— Я видела кого-то в лесу. В паре метров от заднего двора.

Дэйн поворачивается на ступеньках и с беспокойством глядит на меня.

— Он что-то делал?

— Насколько я знаю, он просто стоял там и смотрел на дом, а потом скрылся в лесу.

— Наверное, это был упырь, — сказал Дэйн.

— Видимо, это слово — не только термин полицейских.

— Мы все их так называем. В основном, это местные детишки. Я слышал, что они любят брать друг друга на слабо, кто сможет пробраться сюда и подойти поближе к знаменитому дому ужасов. Они безобидные. Но вам бы не стоило упрощать им жизнь. Главные ворота этим утром были широко открыты. Это все равно что послать им приглашение.

Если не обращать внимания на снисходительное поучение Дэйна, я знаю, что он прав. Я и забыла вчера про ворота. Я выучила урок, и больше этого не повторится.

— Приму к сведению, — говорю я, когда открываю дверь в кабинет. Внутри жарко, хотя еще даже не девять и солнце все еще встает из леса. А еще тут пыльно. Клубки пыли летают вокруг нас, когда мы входим, практически сияя в свете из круглого окна.

Дэйн, впечатленный, оглядывает комнату.

— Здесь много места. Что вы собираетесь здесь делать?

— Я подумывала сделать гостевую спальню, — говорю я. — Или, может, комнату для родни.

— Тогда здесь нужна будет ванная.

Я корчу рожицу, потому что он прав.

— С сантехникой будет до черта проблем.

— Как и с ценой на нее, — говорит Дэйн. — Знаю, звучит безумно, но если бы вы захотели, то могли бы убрать тут пол…

— И сделать комнату ниже главной спальней с огромным потолком…

— И потолочным окном!

Мы замолкаем, оба слегка запыхавшись. Мы говорим на одном языке. Приятно знать.

Дэйн смотрит на книжные полки вдоль стены. Я подхожу к письменному столу папы и с неловкостью вспоминаю, как мы с Элли разбирали папину квартиру через неделю после его смерти. Это было тяжело. Все комнаты пахли им — успокаивающим сочетанием шерсти, лосьона после бритья и старых книг. Каждый предмет, брошенный в коробку, давал о себе знать так, словно это часть его существования, которую запирали там, где ее уже никто не увидит. Каждый потрепанный кардиган. Каждая книга с потертыми краями. Я стирала папу по кусочкам, и это меня убивало.

Еще хуже было обнаружить коробку с рукописями в шкафу кабинета, рядом со старой пишущей машинкой и набором редко используемых клюшек для гольфа. Оказалось, что после «Дома ужасов» он написал еще пять книг. Все художественные. Все неопубликованные. В одной было письмо от его бывшего агента, в котором говорилось, что все хотят от него только очередную историю с привидениями.

Теперь я медленно открываю верхний ящик папиного стола, готовясь к похожим доказательствам его неудачи. Здесь нет ничего, кроме ручек, скрепок и лупы.

А вот в следующем ящике хранится сюрприз.

Экземпляр Книги.

Я беру ее и сдуваю пыль с обложки. Твердый переплет. Первое издание. Я это понимаю, потому что это единственное издание, где нет слов, которые все писатели мечтают иметь на своей обложке: «бестселлер «Нью-Йорк Таймс»». Каждое издание после этого носило их как Знак Почета.

Обложка тут красивая, и многие приписывают это первоначальному успеху Книги. Это иллюстрация Бейнберри Холл под таким углом, которого не добиться в реальности. Вид с высоты птичьего полета на высокий покосившийся дом на холме. На третьем этаже горит свет — на том самом, где мы сейчас с Дэйном — зеленоватое свечение просачивается сквозь круглые окна, отчего кажется, что Бейнберри Холл за тобой наблюдает. Лес наступает на дом со всех сторон, деревья склоняются к нему, как будто ждут от него приказа.

Именно это издание я читала, когда мне было девять. Я знала, что папа написал какую-то книгу. Я знала, что это очень важно. Я помнила все интервью и телевизионщиков и как свет в студии больно бил по глазам.

Чего я не понимала — от слова совсем — так это того, о чем была книга и почему люди относились к моей семье иначе, чем ко всем остальным. В конце концов я узнала об этом от одноклассницы по имени Келли, которая сказала мне, что она не сможет пустить меня на свой предстоящий день рождения. «Моя мама говорит, что твой отец написал злую книгу и что мне нельзя с тобой дружить», — сказала она.

В те выходные я пробралась в папин кабинет и сняла с полки его первый экземпляр. В течение следующего месяца я тайно его читала, будто это был порножурнал. С фонариком под одеялом. После школы, до того, как папа возвращался домой с уроков письма, которые он вел, просто чтобы не сидеть без дела. Однажды, когда я нагло сунула книгу в рюкзак и пошла с ней в школу, я пропустила третий урок, чтобы почитать ее в женском туалете.

Это было захватывающе — читать что-то запретное. Наконец-то я поняла, почему моим одноклассницам так нравилось красть у своих старших сестер «Цветы на чердаке». Но было также очень тревожно видеть имена моих родителей — видеть мое имя — в книге о вещах, о которых я ничего не помнила.

Еще больше меня смущало то, что папа превратил меня в героиню, которая ни в коей мере не походила на меня настоящую, хотя нас разделяло всего четыре года. В книжной Мэгги я не видела ни капли себя. Я считала себя умной, деятельной и бесстрашной. Я могла брать в руки пауков и карабкаться на самый верх по канату в спортзале. Мэгги в книге была застенчивой и неуклюжей. Странной одиночкой. И мне было больно сознавать, что это мой собственный отец изобразил меня такой. Неужели он думал, что я такая? Когда он смотрел на меня, он видел только испуганную маленькую девочку? И все остальные тоже?

Дочитав книгу, я почувствовала себя слегка оскорбленной. Меня эксплуатировали, хотя тогда я этого еще не понимала. Тогда я знала только то, что чувствовала себя смущенной, униженной и искаженной.

Более того, «злой».

Такой чертовски взбешенной, что моя младшая версия себя не знала, что с этим делать. Мне потребовались недели, чтобы наконец поговорить об этом с родителями, когда меня передавали друг другу в очередной раз, как эстафетную палочку.

— Вы соврали обо мне! — кричала я, пока размахивала Книгой перед ними. — Зачем вы это сделали?

Мама сказала, что мы не будем между собой обсуждать Книгу. Папа же выдал мне свой фирменный ответ в самый первый раз.

— Что было, то было, Мэгз. Я бы не стал врать о чем-то подобном.

— Но ты соврал! — завопила я. — Та девочка в этой книге — это не я!

— Конечно же ты, — сказала мама, отчаянно пытаясь закончить этот разговор.

— Но я на нее совсем не похожа! — тогда я начала плакать, из-за чего почувствовала себя еще более униженной. Я хотела быть сильной перед лицом их сопротивления. — Я либо та девочка в книге, либо я — это я. Так кто же я?

Родители отказывались мне отвечать. Мама ушла, чмокнув в щеку, а папа повел есть мороженое. Побежденная, я проглотила свой гнев, как горькую пилюлю, и так определила курс на оставшуюся часть моей юности. Мама молчит, папа все отрицает, а я начинаю год за годом тайный поиск любой информации.