1996–1999 гг. вообще были временем упущенных возможностей и нереализованных шансов. Турбулентное состояние тогдашней России, в первую очередь слабость и непопулярность центральной власти, открывало окно возможностей для кардинального изменения ситуации. Среди этих возможностей была и идея государственного переворота.

Россия находилась буквально на волоске от него в 1999 г. Вкратце напомню, что происходило в то время. 17 августа 1998 г. на Россию обрушился дефолт. Экономический и социальный кризис усугублялся политическим: ограниченная дееспособность президента Ельцина привела к тому, что его властные полномочия были отчасти узурпированы кликой, называемой «семьей». Популярность президента после дефолта упала до исторического минимума. Дума призвала президента добровольно уйти в отставку, в поддержку Ельцина выступило лишь 32 законодателя. В то же самое время нижняя палата парламента категорически воспротивилась попытке назначить на пост премьер-министра проверенного политического «тяжеловеса», бывшего премьер-министра Виктора Черномырдина. Чтобы избежать роспуска Думы, депутаты намеревались инициировать процедуру импичмента Ельцина, подготовка к чему началась еще до дефолта.

Во избежание прямой политической конфронтации, Ельцин был вынужден предложить на пост премьера приемлемую для Думы и общества кандидатуру министра иностранных дел Евгения Примакова. 10 сентября 1998 г. Примаков стал премьер-министром.

Хотя кабинет Примакова находился в весьма стесненных политических и экономических рамках, ему удалось добиться некоторой позитивной динамики в экономике. Отчасти (и, возможно, даже большей частью) эта динамика была вызвана колоссальной девальвацией рубля, запустившей простаивавшее производство и стимулировавшей импортозамещение. Кабинет, по крайней мере, не мешал этому процессу.

Но главное, чего добился Примаков, это серьезной стабилизации общественно-политической ситуации в стране. Его деятельность на посту премьера носила во многом психотерапевтический характер. Одним своим видом и манерой поведения этот крупный советский вельможа вызывал доверие общества и элит. Популярность и влияние Примакова стремительно росли, особенно на фоне часто болевшего Ельцина.

В то же самое время Примаков не спешил использовать собственную репутацию для поддержки президента, политическая звезда которого закатывалась. Так, Примаков не помешал Думе, где пользовался безусловным авторитетом, начать процедуру импичмента Ельцина.

В начале 1999 г. в России с ее Конституцией сверхпрезидентской республики сложилось фактическое «двоецентрие»: хотя главой государства с огромными полномочиями оставался постоянно болевший и крайне непопулярный Борис Ельцин, власть и влияние безостановочно перетекали в руки премьера Евгения Примакова.

Было понятно, что подобная ситуация не может оставаться длительной, что рано или поздно она решительно сдвинется. Поскольку время в данном случае работало против президентской стороны, то именно от нее следовало ожидать неожиданных действий по изменению становящегося все более невыгодным для Ельцина баланса. Причем с формальной точки зрения Конституция и закон благоприятствовали потенциальным действиям президентской стороны (в России действует Конституция, дарующая президенту колоссальные права и возможности, но при этом освобождающая его от всякой ответственности).

Понимание этого очевидного обстоятельства – недолговременности и исторической обреченности «двоецентрия» – побудило союзников Примакова из числа российской элиты обратиться к нему с предложением совершить государственный переворот.

Сценарий его выглядел следующим образом: Примакову надлежало инициировать экстренное заседание Федерального собрания (то есть собрать вместе верхнюю и нижнюю палаты парламента), на этом заседании объявить о недееспособности президента, из-за спины которого страной управляет коррумпированная, преступная клика, и потребовать незамедлительного отрешения Ельцина от должности. После этого исполняющим обязанности главы государства становился премьер-министр, через три месяца проводились внеочередные президентские выборы, на которых Примаков побеждал.

Государственным переворотом этот сценарий назван потому, что первая его часть, касающаяся созыва премьер-министром Федерального собрания, нарушала Конституцию России. (Хотя юристы, конечно, придумали бы какую-нибудь зацепку.)

При этом люди, предлагавшие Примакову эту богатую идею, клятвенно обещали, что московская полиция и московские городские службы смогут надежно заблокировать любые контрдействия, в том числе силовые, со стороны Кремля. В обмен у Примакова просили создания правящего тандема, в котором он займет пост президента, а его верному соратнику, поднявшему на поддержку российскую столицу, отойдет пост премьер-министра.

Думаю, читателям хорошо понятно, кто был тем человеком, который предлагал подставить Евгению Примакову свое заплывшее жиром, но все еще крепкое плечо.

Приводя эту интригующую историю, я всего лишь раскрываю секрет Полишинеля. Всем, кто варился в московской политической кухне второй половины 1990-х гг., она хорошо известна. Известно и что Примаков ответил на это предложение. Не дословно, но суть была следующая: государственный переворот – это не наш метод; я буду следовать Конституции; Ельцин не решится снять меня с поста премьера, а даже если снимет, то на президентских выборах (они должны были состояться в июне 2000 г.) я в любом случае одержу победу, ведь общество и элиты на моей стороне, а президентской команде некого выставить.

Не правда ли, какой-то инфантильный стиль мышления? А ведь речь идет о человеке, сделавшем большую политическую карьеру в крайне непростое время, о политике, возглавлявшем внешнюю разведку и МИД. Кому как не Примакову было знать закулисную сторону политики и иметь представление о поистине зверином чутье и изворотливости Ельцина. Ан нет, этот опытный царедворец и политический вельможа, столкнувшись с необходимостью принятия неординарных решений, впал в состояние паралича, оказался рабом процедуры.

В этом, кстати, и состоит ключевое отличие стиля мышления политика от ментальности чиновника (даже если чиновник занимается политикой): чиновник обожествляет процедуру, политик в критической ситуации игнорирует ее. Для чиновника закон превыше всего, для политика – необходимость ломает закон. Для чиновника политика – искусство возможного, для политика – искусство невозможного. В этом смысле Ельцин был политиком (и потому он смог стать революционером), а Примаков, даже занимая высшие политические посты, навсегда остался чиновником. Сановным вельможей, но не политиком.

Занятие революцией, точнее, даже способность помыслить о революции всерьез, служит отличительной чертой определенного психотипа. Именно люди с таким психотипом совершают революции и выступают ее авангардом. Те, кто его лишен, оказываются в стороне или втягиваются в революционный процесс помимо своей воли.

Людей с революционным психотипом (по-другому их еще можно назвать нонконформистами) в любом обществе немного. Нонконформистское ядро составляет всего лишь 3–5%, и похоже, что оно биологически детерминировано. (Ситуативно к нему может присоединиться до 17–20% общества. Но большинство – никогда.)