взялся за мякинские ноги, долго обрабатывал ступни, гнул и выворачивал пальцы, а Мякин терпеливо вспоминал то далёкое время, когда ему, как он считал, никакие массажи были не нужны.

Вызвал как-то Герасим Ильич Мякина к себе в кабинет, усадил напротив, беседу душевную затеял, интересовался, как молодому, подающему надежду специалисту работается в коллективе, нет ли каких недостатков и тому подобное и так далее. И так постепенно разговорил Мякина, что тот как-то незаметно на откровенность перешёл. А Герасим Ильич всё спрашивал, допытывался, как там такая-то и такой-то работают и нет ли меж ними проблем каких-нибудь? Мякин, конечно, не полным идиотом был — понимал, что откровенность ему боком выйти может, — но уж больно Герасим Ильич много успехов по работе сулил в будущем. Не выдержал Мякин ласкового напора начальника, рассказал кое-что, что, по его мнению, мешало в работе, а именно — что одна ревнивица специально вредила другой особе, что тормозило творческий процесс некоторой части коллектива.

— Ах, вот оно что! — удивился Герасим Ильич и добавил: — А то я смотрю — качество страдает. Думал, что я что-то, как руководитель, не дорабатываю.

Перепугался Мякин маленько, подумал, что Герасим Ильич может его откровенность обнародовать, — аж на стуле заёрзал от напряжения! А Герасим Ильич, заметив его волнение, произнёс:

— Да ты, Мякин, не волнуйся. Твоя информация тебе не повредит, а даже наоборот.

Массажный дядька добрался до мякинских рук, крутил их вокруг плечевого сустава, словно вывернуть хотел, а Мякин не давался.

— Вы расслабьтесь, расслабьтесь, — ворчал дядька, и Мякин расслабился, вспомнив, как через день вызвал его Герасим Ильич снова, сесть даже не предложил, строго поглядел на Мякина и спросил:

— Вы зачем рассказали о нашей беседе этой красавице? Была у меня — сообщила, что вы сказали ей, что я недоволен. Зачем?

Мякин как-то съёжился и заодно остолбенел, кровь прилила к голове. Он почувствовал, что краснеет, словно перезрелый помидор на рынке. Он вроде бы этой особе ничего, в сущности, и не сказал, а так — намекнул, что шеф всё обо всех знает.

— Молчите? — тихо спросил Герасим Ильич и, не дожидаясь мякинского ответа, добавил: — Идите работайте.

Мякин, сгорбившись, тихо вышел из кабинета и часа два никак не мог успокоиться. С тех пор откровенность на работе он исключил навсегда.

— Полежите чуточку, отдохните, — сказал массажный дядька и удалился к раковине мыть руки. — А теперь можете потихоньку вставать, — услышал Мякин через минуту. — Придёте в номер — отдохните минут тридцать, — добавил дядька и снял с Мякина простыню.

В номере было тихо и уютно, до обеда было ещё далеко. Оставшиеся процедуры Мякин решил проигнорировать. Ему захотелось просто полежать. Сначала он позвонил супруге, доложил о том, как ему отдыхается, справился о семейных делах, подошёл к окну. Пасмурная, тихая погода располагала к горизонтальному безделью. Мякин взглянул на верхнюю полку шкафа, достал чёрную книжку и, лёжа в кровати, занялся чтением.

«Сегодня был свободный день. В такие дни Орбодин, по уже давно заведённому порядку, не имел права делать замечания. Он крадучись передвигался по дому, заглядывал в те уголки, где, по его разумению, кто-то из домочадцев мог оставить что-нибудь неположенное, и думал про себя:

“Очень странные эти свободные дни. Как-то парадоксально звучит эта фраза: «По уже давно заведённому порядку он не может устранять беспорядок»”.

Свободный день, кроме ограничений в действиях Орбодина, имел ещё одну особенность: домочадцы могли не попадаться главе семейства на глаза. Эту причуду установила когда-то сама Орбодина. Она тогда долго уговаривала супруга и приводила один и тот же аргумент:

— Тебе и нам, дорогой, нужен день отдыха. Тебе особенно. Когда ты не будешь видеть нас, твои нервы успокоятся, ты восстановишь силы для следующего занятого дня.

Орбодин внял увещеваниям супруги, хотя впоследствии сильно жалел об этом. Внизу, в каморке он обнаружил чьи-то тёмные носки. Кто-то, переодевшись, забыл их бросить в ящик для грязного белья. Орбодин через силу погасил негодование, достал свой любимый блокнотик, где вёл записи для занятого дня, и пометил этот беспорядок под номером один. Слабый свет от узкой застеклённой щели на самом верху слегка подсвечивал стенку с аккуратно развешанной детской одеждой для игр на свежем воздухе. Орбодин внимательно осмотрел всё, что находилось в помещении, и, не обнаружив ничего, что следовало бы занести в блокнот, прошёл на кухню.

Кухня была его постоянной заботой. Здесь среди множества предметов он почти всегда находил недостатки. Здесь его душа отдыхала и, можно сказать, даже радовалась. Здесь он чувствовал себя нужным, здесь он находил своё призвание — творить добро и идеальный порядок.

Но сегодня почему-то был не его день. Он уже без малого полчаса придирчиво осматривал кухонное пространство и всё, что попадалось ему на глаза, а недостатки так и не обнаруживались. Орбодин даже разволновался, словно сегодня был занятый день и ему предстояло делать замечания, но, кроме этих дурацких носков, сказать было не о чем. Он остановился и сосредоточился.

“Не может быть, чтобы всё было в порядке, — подумал он. — Надо выработать какой-нибудь план осмотра. Может быть, провести углублённый досмотр?”

Орбодин решил не спешить и ещё раз подошёл к плите. Плита сияла.

“Когда же они успели всё так надраить?” — подумал он и провёл пальцем по блестящей поверхности. Палец остался идеально чистым, словно его только что отмыли специальные мойщики.

— Тьфу ты, какая чистота! — вслух произнёс Орбодин и, забравшись на стул, особо внимательно осмотрел светильник, висевший под потолком.

Светильник частенько его выручал; эти “неумехи” иногда забывали привести его в порядок — то ли просто по невнимательности, то ли времени на него не хватало. Но сегодня, к его изумлению, Орбодину открылся прекрасный вид блестящего отполированного стекла без малейшего пятнышка и при полном отсутствии пыли. Даже то его любимое место под загогулиной было вычищено до блеска».

Мякин перелистнул страничку и подумал:

«Эх, Орбодин-Орбодин! Наверное, ты сумасшедший. Интересно: чем эта вся твоя ерундовая деятельность закончится?»

И тут Мякина пронзила интереснейшая мысль: разве их борьба — борьба «заправцев» — не сумасшествие?

— Нет, конечно нет, — вслух ответил он сам себе и добавил: — У нас, у «заправцев», это всего лишь игра на фоне санаторного отдыха.

Но какая-то недосказанность в его ответе продолжала беспокоить, и, чтобы прекратить эти неприятные мысли, он продолжил чтение.

«Орбодин не на шутку расстроился. Он осторожно опустился на пол и растерянно, как пугливая зверушка, огляделся. Похоже, кухня блистала чистотой, и впервые за несколько лет Орбодину здесь делать было нечего.

“Это какое-то злое волшебство! — подумал