– Дай сюда, – потребовал один из парней и протянул руку за мобильником с микрофоном.

– Я пожалуюсь твоей маме, – сказал Парвиз.

Парень – Абдул, друг его детских лет – убрал руку и пробормотал что-то насчет старого, никому не нужного мобильника, но другой парень, постарше, не из этого квартала, шагнул вперед, ударил Парвиза коленом в пах, Парвиз согнулся от боли, упал, и чужак выхватил у него мобильник, тут же сдернув и отбросив в сторону дорогущий микрофон – сразу видно идиота.

Парвиз лежал на парковке, дожидаясь, пока боль утихнет. Автомобиль с хулиганами проскрежетал мимо. Саунд: медленный приступ, короткая задержка, затянутый удаляющийся раскат. Ничего нового, все это он уже слышал. Как же он ненавидел свою жизнь, этот квартал, неизбежность всего, что здесь происходило.

* * *

Фарук отыскал его на следующее утро – Парвиз стоял среди пустых ящиков в задней части зеленной лавки и пытался извлечь из ладони занозу.

– Асалааму алейкум, – произнес незнакомый голос с псевдоарабским акцентом чересчур усердствующего мусульманина неарабского происхождения, и Парвиз, подняв глаза, увидел невысокого, крепко сбитого мужчину, мышцы распирали, искажали форму плотно облегающей куртки. Примерно тридцати лет, волнистые волосы падали на плечи, контрастно оттеняя бороду – не хипстерскую, не экосистему, а настоящую мужскую. Выглядел он так, что любой акцент извинишь. Незнакомец раскрыл швейцарский нож, протянул его Парвизу с щипчиками уже наготове, жест неожиданно деликатный. Парвиз хотел ухватить занозу щипчиками, но левая рука оказалась недостаточно ловкой, он только кожу себе оцарапал. Ничего не говоря, мужчина забрал у него нож, подвел левую руку под руку Парвиза, чтобы удержать ее на месте, и одним быстрым движением – даже подмигнул при этом – вырвал занозу. Прижал к ранке подушечку большого пальца, удержав проступившую каплю крови.

– Мой глупый родич забрал твою вещь. Прошу прощения, он просто не знал, кто ты такой.

Мужчина сунул руку в карман штанов хаки и вытащил украденный телефон. «Кто я такой?» – хотел переспросить Парвиз, но подумал, что ответ ему известен. Он – брат Аники. Если кто-то из старших парней, из тех, ради дружбы с которыми он бы жизнь отдал, уделял ему внимание, то причина всегда была в этом: он – брат Аники. Аника терпеть не могла тех поклонников, с которыми ее пытался свести Парвиз, ей подавай тихих мальчиков, чтобы ими командовать.

– Вы знаете мою сестру?

Мужчина глянул с неудовольствием:

– Какое мне дело до сестер? Я говорю об Абу Парвизе.

– Я просто Парвиз. Абу Парвиза я не знаю.

– Не знаешь имени родного отца?

Парвиз постарался придать своему лицу выражение равнодушия с оттенком недоумения. Откуда этот человек – из МИ5? Особый отдел? Те тоже вели себя преувеличенно дружелюбно, когда являлись к ним в дом, Парвиз был еще ребенком. Один даже к нему в комнату зашел и гонял с ним машинки по трассе от его кровати до кровати Аники, а потом забрал альбом с фотографиями, который прислал отец, и ушел. Почти всё впоследствии вернули, но только не фотографии Адиля Паши: лезет в гору, сидит у костра, переходит вброд реку, иногда один, иногда вместе с другими мужчинами, и всегда улыбается, всегда у него на плече или на коленях автомат. «Когда ты подрастешь, сынок», – написал отец на форзаце, и эти слова привели мать в ярость, причины которой Парвиз тогда не понимал. Бабушка Парвиза не позволила невестке сразу же отнять у него альбом, но он всегда подозревал, что это мать сказала дружелюбному офицеру про альбом, хотела стереть те фотографии Адиля Паши из жизни сына. Неудобно было вспоминать об этом – и о том, как рано Парвиз стал присматриваться к вечно замученной матери и говорить себе: неудивительно, что он от нее сбежал.

– Я не знал отца.

Так приучила его отвечать, снова и снова, его мать. В окрестностях, он сознавал это, ходили всякие слухи насчет Адиля Паши, и однажды на школьной площадке группа ребят обступила его и принялась допрашивать, правда ли, что его отец – джихадист, убитый в Гуантанамо. «Я не знал отца», – слабо отбивался он. Мальчики подошли с тем же вопросом к Анике. Та пожала плечами и отвернулась, к девяти годам она уже мастерски овладела ремеслом пренебрежения. А потом Аника шепнула самой болтливой из своих подруг: «Как будто он персонаж из фильма, верно? Куда интереснее, чем отец, попросту умерший от малярии в Карачи».

– Он сожалел об этом, – сказал незнакомец. – О том, что ты не имел возможности узнать его. Он сражался рядом с моим отцом, и я наслушался рассказов о великом воине Абу Парвизе.

– Моего отца звали иначе. Адиль Паша.

– Это его… – незнакомец произнес что-то вроде «намбер диггер». – По-французски это значит «имя воина». Имя супергероя, так я теперь об этом думаю, хотя некоторые братья не одобряют таких мыслей. Но так это было. Твой отец – когда он вступил в борьбу за справедливость, он выбрал себе имя Отец Парвиза. Чтобы сохранить связь между вами. И когда кто-то произносил его имя – враги со страхом, братья с любовью, товарищи с уважением, – они тем самым произносили и твое имя.

С ужасом Парвиз почувствовал, как к глазам его подступают слезы – это перед человеком, который, наверное, не заплакал бы, даже если бы ему танком переехало ногу. Но этот мужчина вроде бы не счел его из-за этого слабаком. Он обхватил Парвиза руками – объятия его пахли одеколоном – и сказал:

– Я рад, что нашел тебя, брат.

В тот вечер Парвиз вернулся домой, а в сердце его пламенела прекрасная тайна. Он взялся готовить, он не уволок тарелку в гостиную с телевизором, оставив сестер ужинать за кухонным столом, он поддразнивал Исму, изображая американский акцент, которым она обзаведется в Массачусетсе.

– Что с тобой? – спросила Аника, и он с удовлетворением подумал: теперь в его жизни появился тайный уголок, куда сестрам хода нет.

* * *

В тот же вечер, позднее, позвонил Фарук.

– Я весь день думал о тебе, – сказал он. – Я думал: как же так, почему сын Абу Парвиза так мало знает о своем отце?

Парвиз не нашелся с ответом. Раньше и вопрос такой не возникал. Он рос, зная, что его отец – постыдный секрет, который следует скрывать от всего мира, иначе на Престон-роуд появятся объявления: «Знаете ли вы, кто ваши соседи?» И в окна их дома полетят камни, его и сестер никогда не пригласят в гости к одноклассникам и ни одна девчонка не посмотрит в его сторону. Тайна жила и в самом их доме. Его мать и Исма растили в сердце гнев на Адиля Пашу, слишком сильный, чтобы дать ему выход в словах, а что до Аники – полное отсутствие у нее любопытства, желания что-то узнать об отце впервые ясно показало Парвизу, что близнецы все-таки два человека, а не один. Только бабушка хотела бы поговорить о пустоте в их жизни, их с бабушкой дружба отчасти была основана на том, что порой она зазывала внука к себе в комнату и нашептывала ему о веселом и отважном красивом мальчике со смеющимися глазами, которого она когда-то растила. Только о мальчике, никогда о мужчине, каким он вырос. «Что-то с ним сделалось, я не знаю», – отвечала она, когда Парвиз пытался выяснить, кем его отец стал к тому времени, как сам он явился в этот мир.