– Мы слушаем, – сказала она.

Исма получила американскую визу. В середине января она уезжает в Массачусетс. Все это она сообщила им так, как другая женщина возвестила бы о помолвке: гордо, застенчиво, тревожась, как примут ее родные новость, которой никто не ожидал.

Аника придвинулась к ней и обняла обеими руками.

– Мы будем по тебе скучать, но мы так за тебя рады. И гордимся тобой. Правда ведь, Пи?

– Америка, – пробормотал он. Само слово, казалось, не умещалось у него во рту. – И тебе действительно дали визу?

– Понимаю, я и сама не надеялась, что дадут.

Когда Исма впервые обсуждала с близнецами письмо доктора Шах, которая предлагала, чуть ли не требовала, чтобы она подала заявку в аспирантуру, Парвиз бросил: «А в чем смысл?», и тогда Исма сразу же согласилась, да, он прав. Ни Парвиз, ни Исма не сказали вслух, откровенно, что вся эта затея бессмысленна уже потому, что Исме не дадут визу, но все они прекрасно понимали: умалчиваемый контекст – судьба их отца. И все же Аника настояла: пусть подаст заявку.

– Иногда мир преподносит нам сюрприз, – рассуждала она. – И, что важнее, если ты не попробуешь, всегда будешь потом гадать, как бы это могло обернуться.

Она давила, настаивала, и в итоге Исма признала: будет черной неблагодарностью по отношению к доктору Шах хотя бы не попытаться. Оказывается, ей хватает мужества броситься в заведомо проигранный бой, он никогда не отдавал ей должного, подумал тогда Парвиз с раскаянием – и раздражением.

– Итак, – сказала в тот вечер Аника, – что будем делать с домом?

Парвиз пихнул сестру-близнеца в плечо.

– Ее спальню я заберу себе. Мне нужна студия, а ты все равно бываешь здесь теперь куда реже, чем я.

Сестры переглянулись, потом обе посмотрели на него. Исма произнесла число – ежемесячные расходы на содержание дома.

Она повторяла это число всякий раз, когда напоминала Парвизу: его заработок помощника в зеленной лавке слишком мал, то время, которое он тратит, возясь с саундтреком, следовало бы посвятить поиску настоящей работы. Она не верила, что он достаточно хорош и получит в итоге работу по душе, не понимала, что его саундтрек – такое же вложение в будущее, как учеба Аники в университете.

– Она считает, в нашей жизни мечтам нет места, – сказала Аника, и это звучало как осуждение и вместе с тем как принятие позиции старшей сестры.

До сих пор им денег хватало, продолжала Исма. Но американский университет предоставит ей стипендию только на жизнь, в обрез, точно так же, как стипендия Аники покрывает лишь самые необходимые расходы. Им не потянуть ипотеку, обо всем прочем не говоря.

– Так не уезжай, – сказал он. Аника бросила в него картофельным кубиком, и Парвиз, боднув головой, отправил снаряд обратно – рефлекс, а не игра.

Исма открыла дверцу буфета и принялась выставлять тарелки и стаканы к ужину. Она задержалась, потому что зашла к соседке, сказала она. Тетушка Насим постарела, ей нужна помощь в доме, хотя дочери и внучки часто ее навещают, ей уже трудно самой вести хозяйство. Еще одна пара рук как раз пригодилась бы. В такой форме тетушка Насим сделала им предложение.

– Какое предложение? – уточнил Парвиз.

– Мы переедем к ней и продадим дом, – откликнулась Аника так, словно речь шла о какой-то мелочи, новые полотенца купить.

Тут уж побледнела Исма и сказала, она всего лишь думала сдать дом. В следующем году в Уэмбли откроется новая французская школа, цены на недвижимость пойдут вверх, а сейчас продавать глупо. Да и кто знает, через несколько лет, когда она защитит диссертацию и Аника получит диплом, может быть, они все вернутся. Обычно Парвиз оскорблялся, когда его не учитывали в подобных разговорах. Но тут Аника пожала плечами, и он почувствовал не обиду, а страх: бывают такие моменты, когда человек, вроде бы насквозь знакомый, обнаруживает неожиданные черты характера, словно кто-то новый появился, пока ты отвел глаза и перестал следить.

Аника уйдет от них. Вот что означало это короткое движение плеч. Нет у нее ни малейшего желания оставаться после университета в этом доме, оставаться близнецом Парвиза и не стать кем-то еще, всем тем, что доступно для человека с юридическим дипломом.

– Ты не можешь вот так решать за нас, – заявил Парвиз Исме.

Однако «нас» утратило силу, поскольку сестра-близнец взялась вместе со старшей накрывать на стол, а брату в глаза не смотрела.

– Предательница! – буркнул он, оттолкнулся от кухонной стойки и встал. Он демонстративно долго возился, собирая ключи, мобильник, микрофон – хотели бы, сто раз могли его остановить, но никто его не окликнул, и не оставалось ничего больше, кроме как выйти в неприветливую ночь.

Поздний осенний вечер, дыхание зимы ощущалось уже явственнее, чем воспоминание о лете. Холод закрался под неправильно выбранную куртку, мурашки побежали по коже. Небо слегка розовело от местного освещения, размытого облаками. Во внешнем мире чуть добавлено громкости. Впервые он понял, каким необычным слухом наделен, когда спросил учителя, почему в туманные дни самолеты гудят сильнее, а учитель ответил, мол, ничего подобного. И одноклассники посмеялись над Парвизом, а на следующий день учитель признал, что Парвиз был прав.

Подруга покойной матери, Глэдис, остановила его посреди улицы и завела разговор о приближающемся библиотечном празднике, а еще поинтересовалась, работал ли их дверной звонок сегодня как всегда – у нее случилось вот что: знакомую мелодию сменило что-то вроде ударов гонга, а когда Глэдис подошла к двери, никого за ней не оказалось. Она вернулась в комнату, включила телевизор, а там тот экстрасенс, которого она всегда смотрит, и говорит, что если дверной звонок прозвучит не так, как обычно, то открывать нельзя, там, за дверью, посланец дьявола.

– И вы думаете, раз вы открыли дверь, дьявол вошел к вам? – улыбнулся Парвиз. – Если что, Исма знает молитвы для изгнания бесов.

– Сегодня ночью выясню, как улягусь в постель, – незачем звать твою сестрицу!

Он поднял три пальца в скаутском приветствии и заметил глубокие морщины под глазами у смеющейся Глэдис. Она и его мать – ровесницы, всего несколько месяцев разницы.

Предоставив Глэдис общаться с дьяволом, Парвиз пошел дальше, в сторону Престон-роуд. Там было тихо, магазины закрыты. Он кивнул, приветствуя изогнутый позвоночник арки Стадиона – он всегда так делал, – любовно постучал костяшками по двери нотариальной конторы, где на одном этапе библиотечного праздника останавливались перелетные книги, – и двинулся дальше, к спортплощадке. Весь день лил дождь, возможно, удастся получить правильный звук «подошв на мокрой траве» для саунда, который он накладывал на компьютерную игру, уже получившую награды за свои треки. В начале следующего года Парвиз собирался рассылать запись в большие и малые компании, занимающиеся производством видеоигр, и – боже, помоги! – тогда-то ему предложат работу.

Он шел через парковку, на ходу прилаживая к мобильнику микрофон и самодельную защиту от ветра, и не обращал внимания на одинокий автомобиль, пока двери не распахнулись и не вылезло трое парней, с которыми ему случалось играть в футбол на этой площадке. Дизайнерские кроссовки, ярко-белые одежды, бороды-экосистемы (Аника их так прозвала, в такой огромной бороде целая экосистема поместится, припечатала она). Ребята крутились в соседних кварталах, строили из себя крутых и не понимали, как вредит им прозвище, которое они себе выбрали: «Аз тагз». «Мы душители», вот как это звучало по-английски, а предполагалось сокращение от арабского «астагфируллах». За что, собственно, вы просите прощения у Аллаха, спросила их Исма, когда однажды они остановили ее на улице и заявили, что «сестрам» следует лучше укрывать волосы и лицо. Судя по их ответу, они сами понятия не имели, что означает слово «астагфируллах».