Например, ноздри его довольно короткого и очень прямого носа были слишком широки; но от этого крылья носа казались раздутыми, что придавало его лицу какое-то живое, взволнованное и неуловимо гордое выраженье.

С гениальной изобретательностью Томас Манн придумал, что полосатая рубашка, которую Иаков дал Иосифу, была рубашкой Рахили. И в трогательной сцене в «Иосифе и его братьях» отец сдается на мольбы сына и дает ему эту материнскую рубаху. Иосиф надел ее, и Иаков залился слезами:

Ослепительная эта одежда шла ему… она делала его настолько красивым и прекрасным, что красота его ставила даже в тупик и граничила в самом деле с божественной. Хуже всего было то, что его сходство с матерью, и в очертаниях лба и бровей, и в линиях рта, и во взгляде, никогда так разительно не бросалось в глаза, как благодаря этому одеянию, — в глаза Иакову, и они у него увлажнились слезами, и ему почудилось, что он видит Рахиль в Лавановой горнице, в день свершенья. Матерь-богиня стояла перед ним в образе мальчика и, улыбаясь, спросила: «Я надела платье свое, — не снять ли мне его снова?»

Даже если Иосиф не узнает парафразу из «Песни Песней»[65], которая вложена здесь в его уста, он хорошо сознает свое большое сходство с матерью и свою способность возродить ее облик в сердце отца.

В другом месте он говорит Рувиму: «Для Иакова Рахиль живет в другой стати». Рувим, пришедший упрекнуть Иосифа в том, что тот посмел надеть полосатую рубашку матери, опешил от такого ответа.

Я и мать — одно целое, — сказал Иосиф. — Разве ты не знаешь, что наряд Мами принадлежит и сыну, что они носят его попеременно, один вместо другого? Назови меня, и ты назовешь ее. Назови то, что принадлежит ей, и ты назовешь то, что принадлежит мне. Так чье же покрывало?

Иными словами, Иосиф весьма искусно манипулирует этим сходством между собой и покойной матерью. Он вполне сознает тот факт, что это дает ему не только потрясающую красоту и привлекательность, но и преимущественный статус в борьбе сил внутри семьи. Но это сходство обернется кладом, который владелец хранит во зло самому себе, ибо оно, равно как и вся его женственность вообще, является источником ненависти братьев к Иосифу. И Томас Манн, как будто опасаясь, что мы не поймем амбивалентность этой ненависти, настаивает: «Ненависть братьев была, в сущности, не чем иным, как всеобщей влюбленностью с отрицательным знаком».

И действительно, это сложное сочетание любви-ненависти-насилия-вожделения получает ужасающее воплощение, когда приход Иосифа в долину Дофан завершается нападением братьев на него. Это нападение уподобляется здесь не только акту заклания агнца, но и акту насилия. Иными словами, здесь перед нами не только соперничество, но и сексуальный акт. Причиной трагедии, как и в случае Дафны, была красота. Описывая, как братья избивают Иосифа, рвут его рубашку и тащат к яме, автор не скрывает своего мнения:

Они порвали и сорвали его материнское платье, которое принадлежало и сыну… безжалостно оголили его, как оголяет любовь невесту в спальне, — такова была их ярость, — и познали его нагим, и его охватил смертельный стыд.

Вот снова — «красота это волшебство пола, наглядность идеи пола». Под полосатой рубашкой красоты скрываются тело и плоть, и здесь, в сексуальности красоты, — источник силы и дерзости той опасности, с которой она сопряжена в литературе.

Наше время кончается. Мы начали сегодня с высказывания Томаса Манна, что красота — это «идея величественной бесцветности», и кончаем ее низменными, постыдными, темными, кровоточащими ее сторонами, описанными тем же Томасом Манном.

О польском близнеце Иосифа, о Тадзио из «Смерти в Венеции», мы поговорим в следующей беседе, которая будет посвящена судьбе.

Мои родители встретились из-за дождя. Это произошло в 1946 году. Мама приехала из своего мошава в Иерусалим на семинар мошавного движения[66]. Однажды она шла по улице Яффо с парнем, который за ней тогда ухаживал. Начался сильный дождь, и парень сказал, что поблизости живет его двоюродный брат. Они побежали к нему, чтобы переждать ливень. И вот этот двоюродный брат вскоре и стал моим отцом. Дождь свел его с моей мамой.

Тот дождь долго еще продолжал идти в наших семейных историях. Родители любили рассказывать о нем, а нам нравилось о нем слушать. Но как-то раз, в конце одного такого рассказа, отец сказал что-то вроде: «Так что если бы не тот дождь, дорогие мои, мы с мамой никогда бы не встретились и вы бы не родились».

И пока мы с сестрой пытались переварить этот проблематичный и пугающий вариант нашей судьбы, он добавил еще одну возможность: «Или вы родились бы у других родителей, и тогда это были бы не вы».

Мы с сестрой были малыми детьми, и эти слова вызвали у нас некое головокружение, отнюдь не из приятных. Дети не любят разговоры о судьбе. Особенно такие разговоры, которые подрывают или запутывают их представления о том, кто они на самом деле и каково их место в жизни, не говоря уже о том, существуют ли они вообще. Они любят четкую и незыблемую действительность, в которой у них есть дом, семья и адрес с почтовым индексом, и они совсем не любят задаваться вопросом, преднамеренно или случайно пошел тот дождь, из-за которого они появились на свет.

Спустя многие годы мой отец написал стихотворение, которое называлось «Допустим, что»:

Как важен случай. Встреться ты с другим,

А я с другой, все было бы иным.

И дочь моя была б, возможно, лучше,

А может, хуже — все решил бы случай.

…………………………………………………………..

Да, случай мог всю жизнь нам поменять,

Когда б в тот день ты не вошла со смехом,

Когда б душа не отозвалась эхом,

Когда б ты мокрый плащик не сняла

И влажную косу не расплела,

Когда над городом не грохотал бы гром,

Когда б тот день не кончился дождем.

Отец был очень секулярный человек. Я думаю, что даже более секулярным, чем я. Но при этом он чувствовал, что тот дождь пошел специально для него. Всем нам доставляет некое удовольствие думать, что весь мир вращается таким определенным образом и с такой определенной скоростью, что из-за этого ветер, тепло и вода объединяются так, чтобы в какой-то определенный момент пошел дождь, который сведет в одной и той же точке определенного мужчину и определенную женщину. Приятно думать, что те могучие силы, которые движут планеты по их орбитам, сотрясают земную кору, гонят ветры и вздымают валы морские, на мгновенье освобождаются от своих великих дел и проливают маленький местный дождик, чтобы свести меня с тобой.

Кроме того, каждый, кто испытал любовь, знает, что влюбленные нередко считают, будто они единственные на свете. Как Адам и Ева в раю, когда солнце вставало только ради них, и деревья расцветали только для них, и на всей земле не было ни единого человека, кроме них. И вообще, мне кажется, что и у неверующих людей есть свое ощущение близости к Богу и даже свое понимание того, что называется «провидением» или «промыслом Божьим». Можно начисто отрицать правило «Я Богу — Бог мне» и прочую бухгалтерскую расчетливость, которую организованная религия привнесла в отношения между человеком и Богом, — и при этом искать видящее око и направляющую руку.