Обратите внимание, что все три упомянутые мною красивые женщины: Батшеба Эвердин, вдова из «Грека Зорбы» и Ремедиос Прекрасная, — живут не в большом городе, а в маленьком поселке. В таких обстоятельствах красота может быть источником особого волнения и радости, но зачастую именно здесь она становится особенно разрушительной. Видимо, маленькому месту трудно переварить слишком щедрую порцию красоты. Если угодно, ее действие можно сравнить с действием яда, влияние которого тоже зависит от размера и веса животного.

Ни одна из трех наших красивых и опасных женщин сама по себе не злокозненна. Но все они, хоть и непреднамеренно, навлекают на других несчастья и смерть. В «Греке Зорбе» юноша, влюбившийся во вдову, кончает жизнь самоубийством, а саму вдову убивает его дед. В «Ста годах одиночества» все ухажеры красавицы Ремедиос умирают. А в романе Томаса Харди один из ухажеров Батшебы Эвердин убивает ее мужа и пытается покончить с собой.

«Вдали от обезумевшей толпы» — замечательная любовная история. В ней есть все приятные и волнующие элементы романтической истории, а вместе с тем — много подлинного ума и таланта. Я читал эту книгу уже несколько раз, но до сих пор помню острое удовольствие от художественного мастерства, которое получил при первом чтении.

Вот пастух Габриэль Оук впервые видит Батшебу Эвердин на повозке, нагруженной домашним скарбом, мебелью и цветочными горшками: «А поверх всего этого сидела молодая привлекательная женщина». (Заметим, что в этой милой картине ничто вроде бы не предвещает смерти, а между тем она уже скачет по следам повозки.)

Это было чудесное утро; в ярком солнечном свете ее бордовый жакет казался огненно-красным, и мягкие блики скользили по ее оживленному лицу и темным волосам. Мирты, герань, кактусы, громоздившиеся вокруг нее, были зелены и свежи, и в это безлиственное время года они придавали всему — и лошадям, и повозке, и домашнему скарбу и девушке — какое-то особенное, весеннее очарование.

Девушка, не знавшая, что Габриэль наблюдает за ней, вынула зеркальце, посмотрела на свое отражение и улыбнулась. «Потом улыбка стала естественной. Девушка даже слегка покраснела и, глядя на себя в зеркало, еще больше залилась краской». Так оригинал и его отражение развлекаются друг другом и с каждым новым витком этого замкнутого на себя, взаимного разглядывания наделяют друг друга все большим очарованием. Эта потребность красоты в зеркале очень важна в романе Харди, да и не только в нем. Она важна в общем смысле, указывая нам, что у красоты есть потребность в зрителе. Она не имеет самостоятельного существования, она нуждается в публике, в смотрящих глазах, которые ею восхищаются, — даже если это глаза самой обладательницы красоты, глядящие в зеркало.

В «Заколдованном городе» Иошуа Бар-Йосеф пишет по этому поводу прекрасные слова. Он говорит там о красоте Сары, жены раввина из Овруча, которая живет в ультраортодоксальном районе Цфата среди людей, для которых «миловидность обманчива, а красота суетна», которые в лучшем случае слепы к красоте, а в худшем — страшатся ее:

Сара не знала, что она красива. Никто никогда не говорил ей, что у нее большие сияющие глаза, удивительно симпатичное лицо, зубы маленькие и точеные, как жемчужины, а походка, как у принцессы. Но заключенное в каждой красивой женщине желание находиться в обществе многих и новых людей подсознательно горело в ней и причиняло горе. Была здесь какая-то боль от напрасно уходящей красоты.

Батшеба Эвердин смотрела в стеклянное зеркало, как Нарцисс, Иосиф и нимфа Салмакида смотрели в зеркало водной глади. Не для того, чтобы приукраситься или причесаться и этим улучшить свою красоту, а чтобы увидеть ее и получить очередное подтверждение ее существования. Совсем как они Батшеба Эвердин

…не поправила на себе шляпу, не пригладила волосы, не провела рукой по лицу и не сделала ни одного жеста, который позволил бы догадаться, почему, собственно, ей понадобилось смотреться в зеркало. Она просто созерцала себя, как достойное произведение природы.

Здесь Томас Харди начинает — и будет продолжать это на протяжении всей книги — разворачивать веер красоты своей героини. Медленно-медленно проступает она перед нашими глазами. Вначале нам говорят лишь о красоте ее улыбки, чистоте кожи и темноте волос. Потом мы — вместе с Габриэлем — замечаем также ее рост и классическое соотношение между размерами головы и тела: «любому критику доставило бы несомненное удовольствие созерцать такое совершенство пропорций».

Харди замечает, что

…ценители красоты, изъездившие вдоль и поперек нашу страну, справедливо замечали, что у англичанок классическая красота лица редко соединяется с такой же совершенной фигурой; строгие точеные черты чаще бывают крупными и в большинстве случаев не соответствуют росту и сложению, а изящная пропорциональная фигурка обычно сочетается с неправильными чертами лица.

Будучи читателем-иностранцем, я не так ориентируюсь в женских достоинствах англичанок и не могу высказать авторитетное мнение по поводу этих категорических утверждений ученых знатоков, но у меня нет сомнений, что Томас Харди хорошо разбирался в своих соотечественницах и, похоже, что, готовясь к созданию своего произведения, исходил немало районов Англии и вглядывался в немалое число красивых англичанок, прежде чем написать приведенные выше слова.

Он продолжает далее обсуждать «совершенство пропорций» своей Батшебы, согласно которому размер головы должен составлять восьмую часть длины всего тела, и затем добавляет: «Округлые очертания стана позволяли предположить красивые плечи и грудь, но с тех пор, как она перестала быть ребенком, их никто не видел».

И поскольку «эта хорошенькая бойкая девушка скоро совсем пленила ум и сердце молодого фермера», Харди оказывает нам редкую милость и описывает ее во всех деталях:

Что-то неуловимое [было] в очертаниях ее полураскрытых алых губ, обнажавших ровный ряд верхних зубов, и в приподнятых уголках рта […] в глазах ее была какая-то мягкость, неизменная мягкость, и не будь они такие темные, может быть, взгляд ее казался бы слегка затуманенным; на самом же деле он был остро-пронизывающим, а это мягкое выражение делало его бесхитростно-чистым.

В дальнейшем Харди скажет о тех же черных газах прекрасную фразу: «Глаза ее потемнели и сверкали, как никогда». Действительно, есть женщины, чьи глаза излучают черный свет. Так же, кстати, описывал Томас Манн праматерь Сарру.

В отличие от Габриэля Оука, в душе которого эта красота вначале запечатлелась, начерталась в его сердце, а затем расширилась с помощью воображения («А так как с некоторых пор душе его явно чего-то недоставало и нечем было заполнить пустоту, томившую ее, то вполне естественно, что сейчас, когда воображению его был предоставлен полный простор, он нарисовал ее себе ангелом красоты»), второй ухажер Батшебы, фермер Болдвуд смотрит на нее совсем другим взглядом:

Болдвуд смотрел на нее не украдкой, не критическим или оценивающим взглядом, нет, он уставился на нее, как на какое-то чудо, как жнец на поле глядит во все глаза на проносящийся мимо поезд, нечто настолько чуждое ему, что с трудом доступно его пониманию. Женщины для Болдвуда были не чем-то сосуществующим с ним в обязательном порядке вещей, а неким феноменом, отдаленным на громадное расстояние, вроде комет.