Хуже всего было то, что, проснувшись утром, молодая женщина не помнила абсолютно ничего. Ночью она просыпалась, это точно, но не поняла, где находится. Она лежала на краю кровати, отдельно от Тома, и не догадалась, что это – его кровать, Тома, что они спят в его комнате и вообще, что она не одна. Лежа в темноте, Алиса, как всегда в последнее время, впала в отчаяние, не в силах поверить, что действительно бросила Майка и Кэтрин. Как, ну как она могла так поступить? В это время Том пошевелился, нашел ее руку и облегченно вздохнул. Алиса повернулась и позволила ему обнять себя. Паника и страх как будто растворились в его тепле, его крепкое упругое тело словно впитало их.

Но утром была пустота. Немного болела голова, мысли путались, а воспоминания отсутствовали совершенно. Алисе стало очень неприятно, что она не в состоянии ничего вспомнить о том, как занималась любовью с Томом. Скрипачка догадалась, что они занимались сексом, только потому, что между бедер и на простынях чувствовалась липкая влага.

В саду пели птицы. Наверное, это скворцы, сидящие на грушевом дереве. Комната Алисы находилась рядом с комнатой Мюррея, на той же стороне здания, но она не помнила, чтобы прежде слышала пение птиц. «Рассветный хор», как говорила ее мать, хотя сейчас было почти восемь, и солнце давно уже взошло.

Том тоже проснулся и смотрел на нее. Она повернула к нему лицо и улыбнулась, но почувствовала боль, едва пошевелив головой. Ее густые волосы, которые скрипачка обычно заплетала на ночь в косы, были разбросаны по подушке и по их с Мюрреем плечам. Она ощутила вину. Ей стало ужасно стыдно из-за того, что она не помнила, как все было. Алисе показалось, что она должна как-то компенсировать это своему любимому. Она поцеловала его в губы и погладила по щеке.

В окно подул легкий ветерок. Очевидно, ночью Том встал и открыл его. Именно поэтому она слышала множества птиц: скворцов, дроздов и кукушек.

– Я тебя очень люблю, – нежно сказал флейтист. – Ты сделала меня счастливым.

Алиса пробормотала что-то вроде того, что тоже счастлива. Если бы ей только удалось вспомнить хоть что-нибудь!

– Помнишь, как я сказал, что только ты можешь меня спасти? – спросил Мюррей. – Ну, так вот – это произошло. Я чувствую себя таким, каким был когда-то.

– Не могу я никого спасти, Том. Я даже себя саму спасти не могу.

– Наверное, других спасать проще.

Алиса положила руки ему на плечи, и они снова занялись любовью, медленно и нежно. Она подумала о Майке. Конечно, не следовало бы ей вспоминать о нем сейчас, это было неправильно и даже гадко, но она ничего не могла с собой поделать. Молодая женщина думала о том, какими грубыми, почти дикими они бывали друг с другом, словно хотели закончить все побыстрее, лишь для того, чтобы начать все сначала. Том же занимался любовью, словно играл на флейте, медленными, выверенными движениями. Он был терпелив и сдерживал себя. Алиса постаралась выбросить из головы несправедливую мыслишку, что он занимается сексом так, будто долго упражнялся. Вроде как тогда, когда он изучал аппликатуру и нововведения Баха. Он сам рассказывал ей об этом. Было странно обнаружить, что этот импульсивный мужчина оказался таким вдумчивым и сдержанным любовником.

Но его забота о ней была чрезмерна, и женщина начала терять терпение. Она не стала закрывать глаза и смотрела на Мюррея, в то время как его веки были опущены. Он был очень привлекателен, удивительно красив, нежен и юн. Всего этого было более чем достаточно, и тем не менее ей чего-то не хватало. Когда все закончилось, она смогла только улыбнуться.

Птицы продолжали петь. Том заговорил о птичьих песнях, точнее, о птичьей музыке. Потом он сделал чаю и принес его Алисе в постель. Они говорили так, как она никогда не разговаривала ни с Майком, ни с кем-либо иным: о книге Гарстанга, посвященной пению птиц, о «Птичьем квартете» Гайдна, о том, как пытался имитировать пение птиц Вагнер в своем «Зигфриде». Мюррей имел абсолютный слух и прекрасную музыкальную память, он мог напеть целые пассажи из «Птичника» Боккерини.

Алиса подумала, что именно так и должно быть, когда ты имеешь много общего с любовником, и вновь вспомнила Майка, интересовавшегося только банковским делом, гольфом и тем, что он называл «ведением домашнего хозяйства». Ей показалось, что когда-нибудь они с Томом могли бы поселиться вместе, в собственном доме, наполненном музыкой, и завести детей. Но мысль о детях отравила это видение. Она крепко обняла флейтиста, спрятав лицо у него на груди.

Джед Лори принял бы участие в вечеринке, если бы в тот вечер не ездил с «Защитниками». Их группа, состоявшая из трех мужчин и одной женщины, патрулировала поезда Центральной линии, идущие от «Оксфордской площади» на запад. По мере приближения к «Илинг-бродвей» группа переходила из вагона в вагон, а на обратном пути они таким же манером ехали назад.

С последним поездом их группа должна была прибыть в Илинг, откуда женщина развезла бы их по домам на своей машине. Таким образом, они проверили пять поездов, идущих на запад, и четыре, следующих на восток, наблюдая за тем, как постепенно редеет толпа, особенно в тех составах, которые шли в центр Лондона. Происшествий, кроме драки подростков и человека, курившего в вагоне, не было. Курильщик, впрочем, затушил сигарету, как только ему сделали замечание. Он был чернокожим. Другой чернокожий, находившийся в этом же вагоне, начал обвинять их в расизме. Это возмутило одного из «Защитников», и произошла небольшая свара.

Большинство пассажиров последнего поезда вышли на «Куинсвей» и «Ноттинг-Хилл-гейт», еще пятеро – на «Шеперд-Буш», последний – на «Уайт-сити».

– Похоже, мы здесь единственные, – сказал Джед, когда поезд остановился на «Ист-Эктон», маленькой и темной станции, выглядевшей так, словно она находилась далеко за городом.

На «Илинг-бродвей» они поняли, что действительно остались одни. Маленькая группа шла по пустынной платформе, удаляясь от станции, и им стало казаться, что, кроме них, никого нет на всем свете.

Лондонское метро электрифицировал американец – финансист из Чикаго Чарльз Тайзон Йеркс[18]. Вообще-то его фамилия должна была произноситься как Йоркс, но такое банальное звучание не устраивало нашего героя. В 1900 году он получил контроль над линией Дистрикт, хотя ни поезда, ни туннели как таковые его особо не интересовали. Куда больше его занимали деньги.

В Штатах Йеркс был обвинен в растрате и приговорен к тюремному заключению. Его, можно сказать, вышвырнули из Чикаго, он перебрался в Нью-Йорк и построил там галерею, заполнив ее картинами старых европейских мастеров. В Лондоне же он постепенно прибрал к рукам сеть подземных железных дорог, за исключением линии Метрополитен. Но еще прежде он построил электростанции на Лотс-роуд и в Низдене, электрифицировав линию Дистрикт.