– Увижу тебя на улице Паулуччи – лично расстреляю как политического преступника! Сфабрикую политическое дело, в котором ты будешь фигурировать бомбистом, и не подумаю прийти на похороны.

Но все же Арсений за Сонечкой приглядывал, может быть, даже еще зорче, чем за Даниловым. Смотрел, как та на глазах хорошеет, но сам не показывался, боялся отцовских угроз. Грех сыноубийства тот, может, и не взял бы на душу, но, когда приходил в особенную ярость, ставил под удар собственное сердце, в конце концов оно могло не выдержать. Арсений и без того доставил отцу слишком большое огорчение, чтобы лишним непослушанием испытывать его терпение. Кроме того, и Соня была еще юна для замужества. Вот окончит гимназию, а его самого в сыскное отделение переведут, мечтал Арсений, тогда можно пойти свататься.

Переждав праведный гнев Данилова, Бриедис выпрямился и скрестил на груди руки.

– Что за убийство, Софья Николаевна? – спросил он.

– Мое убийство! – продолжал кипеть Данилов. – Прошу вас обращаться ко мне. Я согласен ответить на все вопросы. Но прежде вам придется все же прочесть записи моей нерадивой ученицы.

Он раскрыл тетрадь девушки и судорожно стал листать, немилосердно комкая листы, отрывая края. Нашел, развернул тетрадь к приставу и, яростно постучав по странице, исписанной карандашом, вскричал голосом, который в конце фразы сошел на фальцет:

– Вам придется это прочесть!

Бриедис прикрыл глаза, болезненно вспоминая, как у него самого срывался голос в юности, а приобрел устойчивость лишь к семнадцати годам. Подавив вздох, он взял в руки Сонин дневничок, бросил на нее короткий извиняющийся взгляд и принялся читать.

Принялся читать, а губы разъезжались в непростительно широкую улыбку. Он сделал паузу, вернул лицу строгость, сжал зубы, опустил глаза к буквам и опять, углубляясь в сюжет, едва не стал давиться смехом, сам того не понимая, что причиняет боль обоим. Соня не могла понять, худо ли написано, а Данилов, верно, рассудил, мол, приставу смешно, что над учителем потешаются, как над Пьеро.

Но такое сочинение не могло вызвать иного впечатления.

Насилу Арсению удалось сохранить должный вид. Он дочитал с трудом, никак не мог собраться с мыслями, часто отрываясь от строк, бросал на Соню улыбающиеся взгляды, но в поле зрение ловя мрачное лицо Данилова, приходил в себя.

До такого могла додуматься только она! Мечтающая стать то сыщиком, то писательницей, то отправиться в кругосветное путешествие. Арсений всегда мягко отговаривал девушку, грезившую книжными приключениями, от романтических иллюзий, все чаще посещающих ее вздорную кудрявую головку. Но Соня лишь сердилась и называла Арсения мизантропом, вкладывая в это слово тысячи разных смыслов.

Подумать только, как, должно быть, допек ее бедный Данилов своими причудами, что она самолично вложила в его руку «смит-вессон». Вот уж кто настоящий мизантроп.

Тут еще одно удивление: откуда барышне знать, чем вооружены армейские силы империи? «Смит-вессон». Она ведь указала точное количество патронов в нем, правильно преломила ствол. А откуда она знает про ликвор? Все-то ее книжки.

Дочитав, Бриедис поднял на нее глаза и, перестав внутренне смеяться, вздохнул. Смешно лишь с виду, но в свете недавнего убийства такие записи могли бросить тень на барышню. А ведь ей осталось доучиться какие-то две-три недели до получения свидетельства.

– Объясните, пожалуйста, Софья Николаевна, что сие значит?

Она поднялась со стула, оправила фартук и, опустив подбородок к груди, громко, будто зачитывала поэму, сказала:

– Я приношу извинения, Григорий Львович. Больше такого не повторится.

– Уверен, что извинения будут приняты. – Бриедис перевел взгляд на Данилова, сидевшего мрачнее тучи. – Но я бы хотел знать, какое отношение имеет это сочинение к фразе, что Григория Львовича хотят убить?

– Позавчера я была у Григория Львовича дома, – выпалила Соня быстро, чтобы ее никто не успел перебить. – Вечером, после семи. Я хотела попросить вернуть мне мою тетрадку. Вернее, я пыталась догнать Григория Львовича, но не успела, шла следом от нашего магазина. Без дозволения я зашла в дом… в его дом. И там столкнулась с человеком ростом шесть футов и дюйма три на глаз. В правой руке он держал револьвер – я разглядела барабан. Возможно, ваш, Арсений Эдгарович, ведь «смит-вессон» уже был украден, и злоумышленник имел намерение застрелить Григория Львовича прямо из него. Я пряталась под лестницей и ненароком спугнула негодяя. Он ушел, а я убежала.

Соня выдохнула, замолчав, с наивным ожиданием глядя на Бриедиса.

– Очень интересно. – Тот улыбаться перестал.

Данилов сидел прямо и недвижимо с бесстрастным, мрачным лицом и смотрел перед собой. Бриедису была знакома и эта маска. Григорий входил в подобное состояние, когда от него вокруг требовали слишком многого, будто впадал, по словам доктора, в транс, не знал, как вести себя, и делал вид, что невидим. Но, несмотря на отстраненный вид, а это пристав тоже быстро вычислил, он все слышал и понимал, мог вполне осознанно отвечать.

– Вы видели в своем доме убийцу, Григорий Львович?

– Я видел только Софью Николаевну, топтавшуюся на моем крыльце, – механически ответствовал он, не шелохнувшись.

– Хорошо. Теперь вернемся к сценарию убийства.

Соня вновь, набрав воздуха в легкие, тоном ученицы стала перечислять, какие имеет на сей счет соображения: что дневничок был просмотрен после трех часов пополудни 23 мая, в четверг, а человек с револьвером появился в доме Данилова на Господской около семи-восьми вечера, из чего следует, что таинственный похититель успел прочесть пресловутую запись, сообразить, как, где и у кого выкрасть «смит-вессон», предпринять попытку убить Данилова, провалить сию попытку и в конце концов, не найдя ничего лучшего, подкинуть револьвер в сумку учителя в надежде, что он застрелится прямо в гимназии.

– Там еще была записка, – воодушевленно закончила Соня.

Бриедис слушал девушку, понимающе кивая, нет-нет все же заглядываясь на ее милое веснушчатое личико, не теряя тем не менее нити повествования и одновременно продолжая досадовать, как она могла быть так неосторожна со своими фантазиями. Но когда она замолчала, сухо поблагодарил и попросил выйти.

– Что?

– Прошу простить, Софья Николаевна, но вам, кажется, пора на уроки, поэтому разрешите дальше продолжить с Григорием Львовичем.

Он знал, что нельзя было давать барышне с характером Сони таких сухих отповедей. Но пришлось. Бриедис решил одним резким махом, пусть и болезненным для обоих, обрубить все концы. Она так рьяно взялась давать отчет, будто была настоящим филером, верно, решив, что уместны ее участие и эта вольность, с которой она посетила дом Даниловых в семь, хуже – в восемь часов вечера.

Соня не ожидала от Арсения подобной холодности, изменилась в лице, побледнев, и так посмотрела на пристава, что тот насилу выдержал этот взгляд возмущенной эринии, физически ощутив на себе его неприятное электричество.