вас я тоже не призываю к поединку руками и зубами. У человека есть эволюционное преимущество. Его ум и фантазия. Но самое главное, это энергия, которая пробивает все барьеры. У меня ее, кстати, не так много.

— Именно! — поднял палец Рыбин, — вы компенсируете ее умом и предвидением.

— Да. Но у меня это данность. И я помогаю тем, у кого энергии много. Намного интереснее наблюдать за неубиваемой уверенностью и упорством и подсказывать решение, чем растить вялые цветочки, изначально предназначенные для тепличных условий.

— Ой, как верно, Андрей Георгиевич! — захлопала в ладоши Аня, — я знаю один такой дикий цветок, который все скалы порвет, но вырастет. Только папенька все ищет вяленьких.

— Но-но-но! — нахмурил брови управляющий.

— Постойте, — прерываю я неуместный скандал, — а если бы этот цветок был облагорожен? Ну хоть немного.

— Когда облагородится, тогда и поговорим, — все еще хмурится Рыбин.

— Тогда прошу, Семен Семенович, воздержаться от скорых решений и дождаться нашего возвращения.

* * *

В назначенный срок мы двинулись в Кострому. Впереди на разномастных пегих лошадях выступает Федор со своим десятком. Матерые вояки, обвешанные золотом, экзотическими шкурами и оружием.

В Костроме фурор. Толпа народу, полиция, губернатор Баумгартен собственной персоной. Ну да, режим секретности. Как в том мультике. «Марио Бриндизи идет грабить банк. Молодец Марио. Да поможет тебе Святой Франциск». Хорошо еще, что основные силы уже на месте. Отрабатывали мозаичное проникновение.

Переночевали у губернатора. Алена проболтала с Кариной всю ночь. А наутро погрузка.

«Терминатор» и транспорты ожидают давно. Все приходится везти с собой. Продовольствие, оружие, лошадей, сено. Довольно быстро управились. Местный начальник порта отличился, все устроил по высшему разряду, за что и был мною награжден тысячей в ассигнациях.

Кроме обычных грузов у меня с собой сто осколочных гранат с пироксилином. Взрываются от огнепроводного шнура с запалом. Пока так обойдемся. Времени на изготовление ударных взрывателей не было. Все силы брошены на изготовление ракет. На месте я закупил скипидару пару бочек и воска.

Волга спокойная. Не такая широкая, как в будущем, но очень рыбная. Осетры и стерлядь ловятся и в Мереславле, и в Рыбинске. Заходят в мелкие речки. После постройки плотин ГЭС их нерестилища исчезнут, и останется только та мелкая речная рыба, к которой потом привыкли.

В Нижнем Новгороде остановились для пополнения запасов. Я тороплю с погрузкой.

Проходим Саратов, Балаково. В той жизни отсюда мои предки по материнской линии. Черноземы, хоть на хлеб намазывай. Палку посади, вырастет, если не засохнет. Коммунисты отобрали хлеб, посадочный материал и выставили блок-посты. Чтоб западная гуманитарная помощь не прошла, а крестьяне не сбежали. И на такой благодатной земле начался голод.

Спасали только особо ценных кадров. Прадед был техническим работником и воевал на гражданской войне в Чапаевской дивизии. Его с семьей посадили на баржу и увезли вверх по Волге. Выгрузили в Рыбинске. Он рассказывал, что застал людоедство. «Сегодня щи из бабца», — говорил односельчанин и приглашал в гости. Он отказался и спасся. Многие не выжили.

Я смотрю задумчиво на вечереющий берег. Скоро встанем на якорь. Подошла Алена, обняла сзади:

— Ну что ты все мучаешься? Вижу в тебе думы неразрешимые. Расскажи, поговори со мной. Оно и разъяснится.

— Все не расскажешь. И что ты чувствуешь?

— Испугался ты того попа в Питере. Вот что. Не в осуждение говорю. Знаешь ты, чего я не знаю.

— Так и я не знаю. Есть что-то огромное и страшное, что не изменится веками. И поменять не знаю как.

— Ты про церковь?

— И про нее тоже. Поп превращается просто в духовного квартального. Впрочем, внизу еще есть исключения. Но нет наверху. Посмотри, — я повернулся и взял ее за плечи, — это не христианство. Это псевдохристианство, насаждаемое сверху. Изначально вся церковь всегда строилась снизу, от верующего народа. Иерархи назначались из достойнейших и только администрировали.

— Чего делали?

— Управляли под присмотром. Это не их собственность и вотчина. А это что? Попробуй, не воздай почести архирею, такое начнется! А горячих всех выбивают сейчас. Остаются теплые, которым все равно. Сколько в храм ходят по вере, а не по нужде?

— Половина будет. На Праздники так и все.

— А другая половина?

— Кто куда. Сам видишь. Староверы тайные. Кто-то прежних богов тайком хвалит, особо из мерян. Еще хлысты всякие, да скопцы.

— И те кто ходит, тоже для порядка больше. Но речь о другом. Хоть один из архиереев заступился за крестьян? Сказал, что нельзя христиан продавать? Никого нет. Только призывы к одним потерпеть, к другим не ожесточаться.

Положение с крепостным правом очень напоминало пропаганду в коммунистической России. Оно есть, все про него знают, а говорить про него нельзя никак. Режим полного умалчивания. Ни хорошо, ни плохо. Никак. Все скандалы заминались. Жалобы заворачивались. Иногда сельские батюшки пытались добиваться правды по своим каналам. И у некоторых получалось. Но многих из заступников и наказывали. Как и в СССР. Есть ГУЛАГ, расстрелы, аресты безвинных жен и детей врагов народа, десятки за колоски. А говорить про это нельзя. Все хорошо, советский народ, пятилетки и прочая.

— Так уж вышло, что и церковь у нас власть.

— Испугался, говоришь? Да, испугался. Есть там человеки с горящими глазами и твердым сердцем, без сомнений, без страха и упрека, да еще и властью наделенные. Но убрать царского совоспитанника, друга детства, это не по силам простому митрополиту. За ним стоит некто большой, который диктует свою волю и царям.

— Так он содомит же был, этот друг детства.

— Думаешь, их мало? В той же церкви нет? Чепуха.

— Он тебя подозревает в чем-то?

— Знаешь, государственная машина устроена так, что живешь спокойно, пока она тебя не видит. Вспомни циклопа из «Одиссеи». Мы вместе читали.

— Страшный!

— Вот, увидит. Сожрет. И тут так. Обратит внимание и растопчет в каторжную пыль.

— Государь отменил смертную казнь.

— Это тот. А Николай Павлович заменил другим. Если сто ударов кнутом дадут, что это, как не смерть? До сорокового мало кто доживает. Начались и пытки при допросах, при следствии. Не за себя боюсь. А уж грехов на мне предостаточно. Хватит одних староверов-священников, что у нас обитают. За каждого уголовное дело. Не считая прочего.

— Ты про тот случай во Владимирской губернии, на котором Гаврилова проверял?

— И про тот тоже.

Было дело. К нам обратились, как к последней надежде, крестьяне через своего приходского священника. Барин их взял за правило бесчестить девочек до двенадцати лет. Ни одну не пропускал. И никто ему слова поперек не мог сказать. Ни полиция, ни духовные. Я посчитал