И пока никакой новой матрицы нет, пока вопрос «есть ли разница между Сталиным и Гитлером?» не отошел в ведение профессионалов, все мы помимо вкусов и желания остаемся на долготе вождей. В часовом поясе более чем полувековой давности. На широте того неподдельного, но неубедительного центра Европы, мимо которого я ехал на раздолбанной «двадцатьчетверке» в озаренный кладбищенскими свечами Хэллоуин. В том заколдованном месте, которое ладно бы просто оставляло нас в невыясненных отношениях с опасным прошлым, – но оно еще и лишает нас безопасного будущего, резервируя на завтра невидимую, но реальную точку бифуркации с условным именем «Сталин».

Она всё еще существует, эта точка; вот что нам следует трезво понимать.

Когда говорят, что в России кисло со свободами или возможностями, – это не вполне правда.

Россия в некотором смысле и сейчас – страна небывалых свобод и беспрецедентных возможностей.

Потому что она, Россия, – страна исключительной мобильности.

Нет, погодите, не надо кидаться в меня виртуальной шкуркой банана.

Да, я в курсе, что бывает мобильность горизонтальная – как, например, во вражьей Омерике, где люди ради хорошей работы спокойно переезжают с Атлантики на Тихий; и я в курсе, что с такой мобильностью в сегодняшней России швах – не считать же за нее вахтовую пахоту всея ближния, дальния, малыя, белыя и прочия округи в единственном стольном граде. И да, я знаю, что бывает также мобильность вертикальная – это когда хорошо работают социальные лифты, исправно подвозя свежую кровь вампирской меритократии на верхние этажи; и я знаю, что с такой мобильностью в сегодняшней России швах еще больший. И вообще, в последний раз социальные лифты тут бодро сновали по шахтам аж в девяностые – да и тогда то на лестничной площадке дежурила парочка киллеров с Тульским Токаревым в карманах, а то, напротив, из лифта, как в заштатном хорроре, выходил совсем не тот человек, который в него недавно садился.

Но не ту и не эту мобильность имею я в виду.

Настоящая русская мобильность – иная. Экзистенциальная.

Это значит, что не только правила, по которым устроена жизнь, но и само ее вещество тут – предельно и непредсказуемо пластичны. А свободы и возможности прихотливо гуляют в диапазоне от плюс до минус бесконечности, не подчиняясь до конца никакому, пускай самому хитроумному или циничному рацио.

Константа, пожалуй, только одна. Государство, если не вовсе лежит в руинах, исправно выполняет функции Рока – причем скорее в манере концлагерного коменданта Амона Гёта, в спилберговском «Списке Шиндлера» спьяну палящего с балкона во всё, чему не посчастливилось пошевелиться не в то время не в том месте.

Так тут почти всегда. В большинство эпох. При всех режимах.

И у такого устройства бытия есть неизбежное железное следствие. Почти всегда, в большинство эпох и при всех режимах, – чтобы иметь хорошие карты в игре «русская жизнь», стоит, право, принадлежать к одной из двух категорий людей.

Категория первая: одиночка. Лучше, чтобы волк. Или тот бойцовый кот из книжки Стругацких, который «боевая единица сама в себе». Названный брат Карлсона, эгоистичного и неуловимого привидения с моторчиком, стихийный адепт философа Сковороды, которого мир, как известно, ловил, но не поймал. Отсутствуют: сильные привязанности и серьезные ответственности, – некого брать в заложники. Имеются: чуткая чуйка и хорошая реакция. Чтобы, когда в дверь, наконец, постучат – Охранное Отделение, Чека, Революционный Комитет Нижнего Серожопинска, Вооруженная Православная Фаланга, Огнестрельный Фронт Демократического Возрождения (а кто-нибудь рано или поздно непременно постучит), – подхватить загодя собранный фанерный чемоданчик, спуститься по пожарной лестнице и раствориться в сизой полумгле Родины. В ее бескрайних промозглых просторах, в ее бездонной мутной глуби, где так пугающе легко сгинуть ненароком, помимо воли (словно тебя сглотнуло само это равнодушное, волглое пространство), – но и добровольно пропасть несложно тоже. А потом вынырнуть пляжным фотографом в Ялте, рыночным торговцем в Самарканде, парижским таксистом, нью-йоркским брокером, персидским дервишем: русский трансформер, как и было сказано.

И категория вторая: не одиночка – а совсем наоборот. Часть-той-силы, человек племени. Дети (лучше много), жена (сидит дома, рожает еще), друзья, побратимы, кореша, связи; банька, водочка, шашлык, шансон (можно с айфона), ты мне – я тебе, взаимные счеты и зачет, круговая порука и круговая оборона, опора на собственные силы, русское чучхе. Общность, община, общак. Клан. В идеале – та самая традиционная семья, не просто папа-мама, а настоящая традиционная: с дядьями, сватьями, братьями – тот еще террариум единокровников, почитайте хоть повести Горького, но против чужих – способный на время позабыть взаимные обиды, ощетиниться, сплотиться. На практике – поскольку где теперь та традиционная семья, атрибут аграрного общества? разве в повестях Горького… – скорее банда. Не обязательно в прямом и грубом жегловском смысле – «пр-реступное сообщество, в пр-росторечии именуемое…»; не все ж кругом братья-цапки. А просто – достаточно большая группа людей, спаянная общим интересом и готовая его преследовать, не останавливаясь более-менее ни перед чем. Чтобы, когда в дверь, наконец, постучат (а кто-нибудь постучит), – было кому взяться за обрез, а когда это не поможет – собирать бабло на взятку судье и прокурору, а когда и это не поможет – на грев для зоны, а когда не поможет и это – подбрасывать деньжат вдове (которая сидит дома) и впересменку растить оставшихся без отца детей (которых лучше много).

Такие вот две модели – для местного климата и рельефа; узнаете себя? Нет? Тогда добро пожаловать в клуб. В компанию тех, кто из категории номер раз давно вырос (в двадцать-то лет все мы Карлсоны, живущие на крыше и без башни), а в категорию номер два никогда не врастет. В общество людей, составляющих, по идее, активное ядро любой развитой страны, в том числе нашей, – но менее всего совпадающих с принципами русской реальности на деле. Да, это мы. Разномастные городские профессионалы, живущие на зарплаты. Вкладчики и пайщики банально-традиционных семейных союзов. Мамы и папы одного, двух, трех чад, которых мы не только рожаем, но и зачем-то хотим правильно вырастить, выучить, воспитать приличными людьми.

То есть идиотами вроде нас самих – которые рассчитывают только на себя, а отвечают – не только за себя; которые пытаются планировать будущее, влезают в квартирные ипотеки, строят планы на завтра, исходя из сегодня, и вообще какого-то лешего думают, что могут вступать с русской реальностью в долгосрочные договорные отношения. Ах, милые вы мои лемминги, плохо выучившие уроки пришедшейся на девяностые юности, поверившие в тухловатую стабильность нулевых, забывшие, что тут идет другая, не ваша игра. Добро пожаловать в пустыню реальности, как было сказано в нашем с вами любимом поучительном фильме.

Читатель ждет уж рифмы «выход», не правда ли. И даже, посмеиваясь, предполагает, что выйти можно только вон. Ошибаешься, читатель. Кто-то, конечно, уже вышел, а кто-то еще выйдет. Но в целом – в целом мы, конечно, останемся. Как оставались почти всегда, в большинство эпох, при всех режимах: играть в чужую игру безнадежно слабыми картами.