Уверенным, торжественным тоном, словно подводя окончательный итог нашей истории, он пожелал мне попутного ветра в плавании по денежному морю, где отныне мне не грозят никакие проблемы. Я едва не обиделась: терпеть не могу, когда меня держат за дурочку. Я боялась не проблем, а того, что мне будут задавать неприятные вопросы. Все это выглядело слишком прекрасно, чтобы быть правдой. И я призналась ему в своих опасениях, как истинная простушка, не постигающая хода событий:

— Это сильнее меня. Мне не верится, что все нормально. И более того, я не верю, что это не аморально.

Я хорошо поступила, высказавшись откровенно. Когда при Гарри заговаривали о морали, он тотчас выпускал когти. Стоило ему услышать громкое слово такого рода, как он тут же начинал давать мне уроки реализма. И учить жить — это было его любимое занятие:

— Бедная моя крошка, только не вздумайте размышлять о Добре и Зле. Любой вопрос теряет смысл, когда ответ не имеет значения. Так вот, в вашем случае он не имеет никакого значения. Представьте себе, что вы избрали Добро и отказались от этих грязных денег, — ну и что же из этого выйдет? Да ровно ничего! Они попадут в другие карманы, только и всего. Разве что вам вздумается разоблачить в прессе и перед судьями то, что вы якобы знаете. Но тогда это будет называться «доносом», и Добро сейчас же обернется Злом. Причем Злом весьма опасным, примите это к сведению. И поверьте мне, что лучше вам спокойно наслаждаться настоящим и ни о чем не думать. Carpe diem, как говорят американцы[46].

Неделей раньше он прочел «Кружок исчезнувших поэтов»[47], и я едва сдержалась, чтобы не расхохотаться. Однако сегодня мои сдерживающие центры, слава богу, сработали, и я вовремя заметила, что он насторожился и следит за мной, как кошка за мышью. Было видно, что за его лбом собираются грозовые тучи и кошка в любой момент может превратиться в тигра. Три месяца назад на деловом ланче в башне «Пуату» я видела, как он стер в порошок молоденького петушка из службы общественных отношений, который позволил себе дерзость поправить его при свидетелях в вопросе о распределении зон английского и французского влияния в Камеруне. Он совершенно не выносил пренебрежительного отношения со стороны подчиненных. Имея у себя в активе 24 миллиона, я должна была соблюдать крайнюю осторожность. Благосклонный сообщник мог превратиться в капризного тирана, вздумай я сейчас процитировать ему Горация. Вместо этого я изобразила робкую улыбочку проститутки, восторгающейся солеными шуточками своего альфонса, и мой Аль Капоне, удовлетворенный тем, что внушил страх, продолжал свои курс философии. Не такой уж, впрочем, и глупой. А для деревенщины из Сассекса даже вполне мудрой.

— Видите ли, настоящее — это единственная вещь, которой можно лишиться. Вспомните Блаженного Августина: все в настоящем, даже прошлое, называемое «памятью», и будущее, являющее собой ожидание. Или боязнь грядущего, если вам так больше нравится…

И так далее, и тому подобное. Я слушала его вполуха, одновременно думая о покупке квартиры, где буду в полном одиночестве готовить себе салаты с грейпфрутом и креветками. Если уж сам Блаженный Августин объяснял, что я нахожусь в зале ожидания, то нечего и спорить. Остается только как можно лучше украсить помещение. И поручить матери приготовить надежный запасной выход. Уж тут-то мы с ней были идеальной парой. Когда Гарри смолк, чтобы перевести дыхание, я послала ему губами легкий примиряющий воздушный поцелуй:

— Если отцы церкви предусмотрели мой случай, это в корне меняет дело. Я удовольствуюсь тем, что поблагодарю их за дарованное богатство, и больше не буду терзаться сомнениями, клянусь! Устраивает?

Ну разумеется, это его устраивало. Как устраивала гусиная печенка. И морской язык. И уж конечно, суфле с ликером Grand-Marnier. Здесь, посреди озера, все было устроено в высшей степени прекрасно. На протяжении двух часов он жевал и пережевывал Откровенность и Цинизм, два источника своего ораторского вдохновения. Потом, на обратном пути в Милан, задремал, осоловев от вина. Я воспользовалась этим, чтобы привести в порядок свои мечты: первым делом купить отцу авторучку у Cartier, затем к Mugler и Dior…

В аэропорту Бурже я так и не увидела таможенников. Миланский рейс их не интересовал. Так что мой кожаный саквояжик въехал в Париж без всяких препятствий. Я победила: отныне начиналась новая жизнь — простая и безмятежная.

Издали богатство кажется волшебной мечтой. Но при ближайшем рассмотрении в нем иногда обнаруживаются подводные камни. Излишне объяснять, что это мудрое соображение не приходило мне в голову летом 1989 года. Вступив в клуб миллионеров, я вообразила себя гурией в райских садах Магомета и недолго думая на следующий же день после поездки в Лугано в 10 часов утра отправилась в «Пуату» — увольняться.

Повелительным тоном я истребовала у секретарши немедленной встречи с Люси де Вибер, знаменитой Люцифершей, противной святошей, которая чуть ли не крестилась, сталкиваясь со мной в коридоре. Она считала меня шлюхой и позже без зазрения совести обливала помоями перед следователем Лекорром, но в тот день, услышав о моем намерении уйти, начала с отказа. Не буду описывать ее праведный гнев. Можно ли слушать без смеха, как повелительница персонала толкует вам о корпоративной этике? Я, во всяком случае, в этом не нуждалась. Для своего «прощания в Фонтенбло» я экипировалась по высшему классу: в моем туалете были представлены Chanel, Guerlain, Cartier, Celine и Dior; и, когда она завела речи о лояльности своих служащих к фирме «Пуату», я живо поставила ее на место тоном герцогини при дворе:

— Будьте любезны, избавьте меня от ваших сказочек о преданных тружениках. На что им надеяться, вашим вышколенным кадрам? На то, что «Пуату» воздвигнет им памятник за верную службу? Сильно сомневаюсь. Достаточно посмотреть на них в вестибюле в шесть часов вечера: они рвутся наружу, как быки на арену.

В общем, сцена получилась до того драматичная, как будто Ланселот Озерный отказывался от звания рыцаря Круглого Стола. Люси даже не могла смотреть мне в глаза, до того она меня ненавидела. Ее взгляд блуждал по бумагам на столе, а голова тряслась так, что мне даже страшно стало: вдруг да оторвется! Эта поганка пришла в себя лишь в тот миг, когда я вернула ей кредитную карту «Пуату»: схватила ее, как голодный корку хлеба. И тут же едким тоном осведомилась, когда я покину квартиру на улице Любек. Я ответила: как можно скорее — и удалилась с величественным видом знатной особы, которую утомляют все эти низменные подробности. Скажу сразу: никогда еще легкомысленный поступок не приносил столько пользы, как мне эта выходка. Два года спустя, когда на меня обрушилось несчастье, мой молниеносный уход заткнул рот адвокатам «Пуату». Вся их защита строилась на утверждении, что Ариэль Кергантелек, куколка министра, принятая на работу по его приказу, получала зарплату ровно ничего не делая. Но в таком случае почему же они уволили меня сразу, как только перестали нуждаться в моих услугах? Ибо такова была моя версия событий: когда между нами завязалась битва, обе стороны начали клепать друг на друга, как на мертвых. Но даже под страхом смертной казни у меня не вырвали бы признания, что я ушла по собственной воле.