на которой в ожесточённой схватке сошлись человек и зверь. Мужчину я не узнала, он был бородат и одет в простую крестьянскую одежду, а вот волчицу я уже встречала во сне и наяву. Крестьянин взмахнул легким топором, и хищница с визгом отлетела в сугроб, разбрызгивая вокруг яркие как ягоды рябины капли крови.

Ладонь, прижатая к глазам, не помогала развидеть страшную картину: мужик еще раз ударил уже недвижимого зверя и, схватив за хвост и задние лапы, поволок к саням.

Я подняла голову — рваный кровавый след тянулся поперек Малушиного тела.

— Чего очи таращишь, клику-у-у-у-ша! — фыркнула девушка и принялась собирать посуду со стола.

Не замечая, как катятся по щекам крупные слезы, я пыталась подобрать слова, чтобы предупредить, рассказать, но фразы не выстраивались, голос не слушался, и только сильно дрожала нижняя челюсть. Мне не нужен этот чёртов дар. Не хочу такое видеть! Но судьба забавлялась, она ловко сменила картинку в стереоскопе и заставила смотреть новый эпизод будущего: Моревна в кольчуге, шлеме и длинном меховом плаще наставила на меня узкий короткий меч.

— Сыскался тать скоро, да и суд скорый будет. Сказывай, куда подевала?

Из-за спины Моревны вышел уже знакомый мне блондин и отвел клинок от моего лица в сторону.

— Допытаем, любушка, не до того. Потом допытаем!

— Да что же это такое! — от ужаса у встали дыбом волоски на руках.

— Чу! — негромко произнёс леший и провел пред моими глазами ладонью. — Ступай за чур! По чур наше, за чуром твоё!

Видения растворились в воздухе

— Это что? Это показалось мне? — старик решился и крепко обнял меня, а я уткнулась лбом в его плечо. Неужели и вправду я вижу то, чего сейчас нет? То, что только лишь должно случиться? — Страшно мне, дяденька.

— Эх, птаха ты залётная, как не страшно! Страшно! Иди-ка, девонька, умойся, охолонись, морок отгони.

Тётя Таня шинковала капусту с таким ожесточением, как будто вместо кочана перед ней лежала моя непутёвая голова. Я даже поежилась невольно.

— Это же надо! Это же надо! — половина кочана была с яростью отодвинута в сторону. — Двадцать шесть лет, а мозгов как у цыплёнка! А ты куда смотрел, а? Какого лешего девку одну оставил?

— Мам, ну ты чего?

— Я тебе вот дам, чего! Я тебе устрою! Я вам обоим устрою! — тетя повернулась к нам с Михой и повела ножом из стороны в сторону. Стало совсем не смешно. — Отцу твоему, Евгения, я уже позвонила. Завтра к вечеру приедет. Хватит уже прохлаждаться. Тебя с работы уволят за прогулы. Ты этого хочешь? Да? Или тебе так замуж хочется, что ты готова за любого бандита выскочить?

— Он не бандит! — снова влез Миха и получил заслуженное:

— А ты помалкивай! Я вот еще узнаю, куда ты ночами бегаешь. Уж не в дом ли за синим забором, вот уж я узнаю!

Мы с братом сейчас были похожи на двух набедокуривших младшеклассников, которых, прежде чем накормить щами, нужно в воспитательных целях разделать под орех.

— Егор не бандит, он не виноват, что эти бомжи к нему полезли! — краем глаза я заметила, с каким уважением смотрит на меня Миха. Ему отваги не хватило. Да и как тут спорить с женщиной, у которой в руках кухонный тесак.

— Почему к другим не лезут? Почему к нам не полезли? Нечисто у него! Вон по телевизору рассказывали, как машины крадут и на запчасти разбирают. Вот в таких вот, между прочим, гаражах.

Не бандит он, видишь ли! — внезапно тетя села на табуретку и, поставив локти на стол, уткнулась лбом в запястье. — А если бы тебя пырнули? Он-то, боров такой, отряхнётся и пойдёт дальше. А ты? Ох…

— Мам, что? Плохо, да? Пустырничка?

— Яду!

— Ну мам, — Мишка сидел у материнских коленей и смотрел щенячьим взглядом, — ну перестань! Всё же нормально, Женька живая и здоровая. Мы там только порядок наведём и всё. Ну нельзя же человеку возвращаться в дом, где всё кровью вымазано, ну… Мама?

Совершено другим, сдувшимся и почти безразличным голосом Татьяна Васильева, моя героическая тетка, которую я в эту секунду была готова расцеловать, скомандовала:

— В кладовке возьми бутылку с перекисью. Сначала ею оттирайте. В мешке из-под сахара тряпки старые. Прямо весь и берите. Перчатки сам знаешь, где лежат. Вёдра, надеюсь, у него есть?

— Есть.

— И там, — она махнула рукой в коридор, — собаке собрала. Плов вчерашний и потроха куриные разморозила. Тоже душа живая.

— Мамка, — Михай с силой обнял мать, — ты у меня самая лучшая!

— Не подлизывайся, иди уже!

Брат убежал, а я не могла сделать ни шагу.

— Я, наверное, люблю его. У меня и не было никогда такого. Пока его не коснусь, и не живу вроде.

— Ты взрослая уже. Тебе родня не указ. Сама решай.

— Я уже решила.

— Решила…

— Мне с ним ничего не страшно, только за него.

Тётя вдруг сгорбилась как-то совсем по-старушечьи, и мне, наконец, стала понятная ее боль. Она тоже любила и боялась, и теперь в своей памяти наверняка не может разделить два этих чувства.

— Всё будет хорошо у нас, я тебе обещаю!

Мы прибрались в мастерской вместе с ребятами, которые работали у Егора, — Тимуром и Серегой. Заказчики ждали свои машины, и нужно было продолжать ремонт, чтобы не подвести начальника. Парни, жалея меня, сами оттирали засохшую кровь — человечью и собачью.

— И как ты его затащила? — Мишка в который раз задавал этот вопрос, а я так и не могла найти ответа. — В нем же килограмм девяносто костей и мышц.

Выйдя на улицу, оттянула ворот водолазки, который душил, хотя давно уже растянулся. Свежий снежок почти стер кровавые следы нападения. Я закурила и привалилась спиной к стене. Пара затяжек, и голова чуть закружилась, уходило странное напряжение. Больше курить не хотелось, я без сожаления притушила сигарету о кирпич, поискав глазами, куда бы кинуть окурок, и тут взгляд наткнулся на застрявшую между сваленными в ряд трубами блестящую вещицу. Брелок или большой кулон в виде искусно отлитой волчьей лапы был мне