мученическая гибель в плену за отказ пойти на службу к Батыю была высоко оценена современниками и воспета летописцем. Сохранилась запись своеобразного поэтического плача княгини-вдовы о погибшем герое.

Сожженный татарами город возродился вновь, и этот-то оживший Ростов Великий с честью пронес сквозь черные годы монгольского ига свое высокое прозвище.

Из Ростова вышли два больших просветителя: Епифаний, по прозвищу Премудрый, и Стефан, прозванный Пермским (за деятельность в Пермском крае, то есть в северо-восточном Приуралье). Ростовские мастера уходили в «целинные» земли далекого севера, недоступные татарским сборщикам дани, углублялись в зеленый океан нетронутых лесов по берегам северных рек, озер и морских заливов. Здесь выходцы из Ростова построили немало новых монастырских зданий, возвели вокруг них прочные укрепления, срубили великолепные шатровые церкви, сберегая драгоценные народные традиции и умение. Мастера-ювелиры возрождали ремесла, пришедшие в упадок в разгромленном городе. Ростовские монахи-книжники описывали для потомков события страшных лет, призывали бороться с врагами Руси.

В городе Великом Устюге на реке Сухоне ростовчане-строители воздвигли изумительный храм с шатровым верхом, один из деревянных прообразов московского Василия Блаженного. И в самом Ростове постепенно ожило строительное дело, выросли новые каменные здания, возродился Успенский собор, а в старейшем монастыре города — Авраамиевом — возник Богоявленский собор, ровесник Василия Блаженного. Он тоже был построен по велению Ивана Грозного в честь казанской победы.

Но главную архитектурную славу создал Ростову грандиозный ансамбль «архиерейского дома». Обычно этот богатейший архитектурный ансамбль называют Ростовским кремлем. Он был создан по замыслу властолюбивого и гордого митрополита Ионы Сысоевича.

Я прикинул, что примерно половина всех полотен и графических работ на выставках «Памятники древнерусского зодчества в работах московских художников» была посвящена именно Ростовскому кремлю. Такое ошеломляющее впечатление оказывает на художников этот белокаменный град, отраженный в синих водах озера Неро. Но эта могучая эпическая поэма из белокаменных зданий, золотых глав и серебряных шатров возникла уже в XVII веке — поэтому о ней, о красотах Ростовского кремля, будет рассказано пониже, в разделе, посвященном самым характерным постройкам русского XVII века.

Нам же предстоит сейчас вернуться к далеким домонгольским годам, когда боярский Ростов неодобрительно встречал возникавшее по соседству на Суздальской земле крупное строительство новых княжьих градов, затеянное Мономаховичами — Юрием Долгоруким и Андреем Боголюбским.

Старейший памятник этого строительства, первый белокаменный храм Залесской земли, мы сейчас и увидим.

Сельцо Кидекша в устье Каменки

Обычно в Суздаль туристы и экскурсанты попадают из Владимира по хорошей асфальтированной дороге, ведущей знаменитым «опольем», то есть безлесной, чуть всхолмленной равниной, давнишней кормилицей обоих городов.

А в моей памяти есть другой, непривычный путь к Суздалю — по воде. Эта поездка, совершенная с группой товарищей, некогда позволила мне узнать суздальские памятники не по обычной экскурсионной программе, а именно в исторической последовательности, начиная с древнейшего из них — долгоруковского двора в Кидекше. После той поездки село Кидекша стало для меня как бы архитектурным предисловием к Суздалю, и именно этим путем намерен я вести читателя.

Ведь, может быть, читатель и сам пожелает повторить наш старый речной маршрут? Вероятно, сейчас сделать это на разборных байдарках много проще, чем в 1928 году, когда мы на рыбачьей плоскодонке приплыли в Суздаль по клязьминской Нерли. Истоки обеих Нерлей, волжской и клязьминской, сходятся близ Плещеева озера, невдалеке от Переславля-Залесского. С него мы и начинали свое путешествие.

Перед рассветом, когда порозовело небо, приехали мы поездом из Москвы на маленькую станцию Берендеево, за Александровом. Все время, от полуночи до проблесков зари, мы простояли у открытого окна. Поезда ходили тогда медленно, и мы прислушивались сквозь паровозные гудки к неутомимым соловьям в придорожных кустах.

Название станции прозвучало как напоминание о сказочном веке царя Берендея! Это впечатление сказочности усилилось при выходе из вагона, потому что за станцией, у коновязи, ожидала нас вереница самых неожиданных «транспортных средств». Не только я, но и старшие мои коллеги, в том числе археолог зрелых лет, нигде и никогда дотоле не видали такой удивительной музейной коллекции экипажей. Их возницы наперебой «зазывали» пассажиров, предлагали свои услуги едущим до Переславля-Залесского (от станции Берендеево — верст двадцать). И мы одолели эти двадцать верст часа за четыре в карете с хрустальными фонарями, гнутыми дверцами, убирающейся ступенькой и прочими атрибутами стародавнего графского комфорта.

Ехали мы рощами черемухи, а в Переславле-Залесском застали народный праздник, когда рыбаки выходили на разукрашенных лодках в простор Плещеева озера, трезвонили колокола и толпы народа двигались по набережным реки Трубеж. Чаровало звучание местных душистых, будто медом пахнущих, слов-названий, излучающих поэзию так, как звезды в ясную ночь излучают свой блеск.

Была куплена плоскодонка и доставлена в Заозерье. Не без хлопот перевезли лодку в село Фалалеево и спустили по тамошнему ручью в тихоструйную Нерль. Началось удивительное плавание, о котором можно бы написать и красочное полотно и поэтическую книгу. Длилось это неторопливое плавание по Нерли неделю и окончилось у невысокого песчаного откоса, над которым вот уже восемь веков вздымаются полукруглые алтарные выступы Борисоглебского храма в Кидекше…

Село невелико, окружено пашнями и огородами, до Суздаля проселком — километров пять. Другая дорога перешагивает Нерль по бревенчатому мосту и теряется в сосновом лесу.

Невдалеке от Кидекши, у села Новоселки — оно хорошо видно с берегового откоса, — впадает в Нерль суздальская речка Каменка. Теперь Каменка — небольшой, местами пересыхающий ручей, но тысячелетие назад эта река была полноводнее, чем нынешняя Нерль, а сама Нерль служила для Суздальской земли важной водной артерией, потому что по Клязьме шли в нее грузы с Поволжья и из других земель, связанных волоковыми системами с окским бассейном, — например, из Киева, Новгорода, Галича.

Поэтому сын Мономаха, суздальский князь Юрий Долгорукий, и решил поставить укрепленный княжеский двор как раз в Кидекше, близ впадения Каменки в Нерль, чтобы контролировать торговые связи суздальских бояр и купцов. Суздаль сделался уже главным городом Ростовской земли, но Юрий готовился к борьбе за киевский престол, чтобы стать верховным судьей всех споров и распрей между удельными властителями.

Однако ростовское и суздальское боярство не могло простить ему властной, самостоятельной и в общих чертах последовательной объединительной политики. Боярам отнюдь не улыбалась перспектива подчиниться киевскому князю, выполнять общегосударственные повинности и тем более позволить Киеву распоряжаться военной силой уделов. Тайное и явное противодействие бояр как бы предвещало кровавую трагедию в Боголюбовском замке, когда жертвой заговора пал сын Юрия, князь Андрей Боголюбский. Да ведь и сам Юрий был, по-видимому, отравлен в Киеве тайным агентом заговорщиков — младших князей