Советчик оказался нормальным сутенером и толково сумел донести, что плюсов в получившемся расстройстве настроения значительно больше, чем минусов. Это, как он объяснил, к месту вспомнив писателя Киплинга, будто длинный нос у слона, который мешал ему до той поры, пока он не научился извлекать им пользу: есть, что высоко расположено, пить, что течет неудобно, да ещё одновременно наказывать обидчиков.

Светка поняла — к тому времени она изрядно поумнела, хотя и постоянно отвлекала собственное прозрение на производство «любови» с прибамбасами из натуральной кожи. Музыкальный талант её оказался не таким тягучим, как она с помощью дирижера себе представляла, и поэтому интерес к развернутой картине управляемых человеческих страстей, прорисованной сутером, перешиб прошлую страсть в такие же короткие сроки, какие понадобились им для оборудования гнезда «Госпожи Страсти» в специально снятой с этой целью квартире не на окраине. Гарик и тут проявил себя молодцом и порядочным человеком — не взял со Светки ни копейки за евростиль, хотя они были партнеры, а не просто кто кому и за что.

Светкин опыт тоже не оказался лишним, а с учетом иного уже против прежнего набора атрибутов страсти — всех цветов, фасонов, материалов, а также соответствующих новому статусу одежд с прорезями, вполне отвечал самым высоким претензиям неслабого во всех смыслах и капризного клиента.

Дело пошло в полном согласии с тем самым замахом, который они взяли. Светкина стать в сочетании с ушлостью сутера стали приносить бабки с первого дня. При этом Светка старалась, но удовлетворения ей это не приносило: и раньше она делала почти то же самое через силу, но для любимого человека, а для хуй знает кого — просто старалась производить высококачественный обман. Другое, однако, её занимало гораздо больше и по-настоящему, и это были натурально деньга, бабки: деревом ли, баксами — главное, чтобы много.

Три года она их честно добывала, истязая рыхлые клиентские телеса всех возрастов и умозаключений, втыкая в их согнутые спины металл своих острых шпилек, тщательно выстраивая суровый взгляд из-под эсэсовской фуражки и подгоняя нерешительных рассекающим воздух свистом неожиданно выдернутого из-за голенища хлыста бычьей кожи. Так она тыкала, хлестала, смотрела и даже прижигала, если случай был непростой; когда требовало дело, отдавалась, превозмогая отвращение не к процессу, а к тому, кому добавок этот наряду с основным извращением также был необходим, и откладывала получаемый результат на что-нибудь заграничное, улётное, чтобы можно было с легкостью решить для себя вопрос, где ей жить дальше насовсем: в Париже, Лондоне или Монреале — скопленная сумма начинала мысли такие «Госпоже Страсти» позволять.

Но получилось гораздо внезапней, чем она могла себе предположить. Гарик прибежал в середине дня, в короткий разрыв между двумя клиентами и заорал, что скорее, мол, скорее, Светочка, родная, скорее! Чего скорее — Светка так и не смогла просечь, потому что все скопленные ею на садо-мазо бабки понадобились Гарику сейчас же, вплоть до отказа очередному страдальцу-рабу и для этого надо было бросить все, лететь за бабками в место постоянного складирования, добрать остаток их дома и всё это срочно вручить компаньону по мечу и оралу, всё до последнего цента.

— Бегом! — орал на неё Гарик. — Не успеем втиснуть бабки в бизнес — пиздец, сейчас утроить можно, до вечера успеем провернуть и обратно, только не опоздай, я всё уже собрал, только твоих как раз не хватает! — Светка схватила тачку и, не снимая блядской кожи, ринулась увеличивать на халяву свое приличное состояние. Деньги привезти успела и вручила Гарику весь пакет, как лежал на складе. Гарик не стал считать, унесся, успел крикнуть только: — Никуда не уходи, я вечером вернусь, в крайнем случае — утром.

Ни вечером, ни утром, никогда в ее жизни больше Гарик никуда не вернулся, а через месяц Светка случайно узнала, что Шилклопер тем самым вечером навечно отбыл в государство Израиль, куда у него загодя был приготовлен билет в одну сторону, потому что, хотя он был родом из необразованной провинции, но продолжал оставаться верующим евреем, и место его было для жизни там, а не здесь, к чему он так долго и готовился с помощью пострадавшей Светки. Когда до неё дошло, что она банкрот, Светку вырвало и продолжало рвать до тех пор, пока она не поклялась на Гариковой крови никогда не заводить никакого партнерства, никогда никому из мужиков в этой жизни не доверять, всех евреев на круг ненавидеть и никогда не работать Госпожой, чтобы не видеть эти мерзкие рожи, которым, чтобы по-человечески кончить, нужно налюбоваться сначала, как бригада лилипутов со свастикой отсасывает в очередь у ангорского козла, обряженного в фуражку с кокардой и портупею, а затем быть отхлёстанным недоразмороженной отечественной курой с вытянутыми ногами, чтобы было за что держать. Потом она дополнительно прикинула и решила пойти в обычные нормальные проститутки, где без затей, ремней и сложного дележа.

По внешним данным мамка приняла её на раз, оценила в сотку, и Светка приступила к работе, держась от народа несколько в стороне. История собственного обмана и опыт плётки и голенища закалили её настолько, что силу Светкину другие девчонки не почувствовать не могли и невольно её сторонились. Допускала она до дружбы с собой лишь натуральных москвичек, по специальному отбору и паслась с ними белой костью чуть в стороне от основного собрания, но совсем по-свойски только к одной из них относилась, к худющей Косе. От других девчонок, когда слышала мягкое «гэ» или же когда улавливала признаки семитской, наружности на клиенте, брезгливо зажимала уши и сплёвывала об асфальт, за что и получила от девчонок кликуху Светка-Москва. Такие у Светки две были главные фобии. Из немосковских девчонок жаловала Светка-Москва только одну меня, в смысле, терпела общение, потому что я её спасла от Бог знает чего — никто не знает точно, от чего. Об этом и продолжаю рассказывать.

Одним словом, поехали мы в газонефтяную ту баню и добрались, когда мужичье тамошнее распарилось уже докрасна и накирялось в лохмотья. Их тоже пять было там, как нас — один на одну получилось, но главного я вычислила сразу, по ленивой повадке и равнодушному глазу на других своих же. Поляна накрыта, я вам скажу, была неслабо — ну всё, просто всё, что бывает — всё на столе: хавка любая, виски отовсюду, рыбка, зелень, окорочок. Сами они веселые были, добродушие демонстрировали и щедрость, но не голые пока, в простынях находились. Мы тоже переоделись культурно, тоже в махровые простыни поначалу: выпить для прелюдии, покушать с нефтяного стола и пообщаться для ознакомления с клиентом. Вижу, Светка напряглась, набычилась слегка и не пьет. Ну про это-то я знала — она последний год не принимала почти, на сухую работала, печень лечила от накопившегося алкоголя — поддавать ещё на «Госпоже» начала — так что причина была не в том, а другая. И я всмотрелась тогда в мужиков почётче и увидала, что её напрягло, Светку-то. Один, что с краю, кстати, очень обходительный и веселый, явные признаки нерусской национальности выдавал и говорил с картавью слабой, как Ленин. Вот этого Светке и хватило, видно, чтобы опасаться его выбора в её сторону, она перешла даже, между делом, на другой край, чтоб не сошлось. Подумала, наверно, когда разбор начнется, мужики, и так пьяные, брать станут, что ближе расположено, и тогда это будет не она рядом с ним, а Мойдодыр или Зебра.