— А тебе известно, что мой отец отбывал срок в заключении, восемь лет за растление малолетних девочек? — спросил Лазарь Валерьевич.

Хорошо, что к тому моменту, как он сказал, я уже все проглотила, а то точно не в ту глотку пошло бы и задохнулось. Я обалдела просто, что отец его был уголовный преступник, и учитель русской литературы, и театральный режиссер и мамин муж одновременно. Раньше я думала, так не бывает. Я продолжала сидеть с распахнутым ртом, переваривая сообщение сына своего отца, а он тем временем мне стакан, где водка с соком была, пододвинул и сказал, чтоб запила скорей, а то поперхнусь. Я и запила залпом стакан его и настолько почти вкуса не почуяла, насколько меня новость услышанная потрясла. А уже очень было темно и поздно, и он сказал, что положит меня в детской комнате, потому что жена его на даче с детьми ночуют, а он туда только завтра поедет после работы. Но в дверях задержался, оглянулся и снова мне сказал:

— Я думаю, мой отец на маме твоей женился не из-за неё, а из-за тебя, Кира. Что ты мне на это скажешь, а? — и очень внимательно на меня посмотрел, испытующим таким взглядом, как почти в первый раз на меня дядя Валера смотрел, как только учителем стал в нашей школе и на маме не женился ещё. Ответ он ждать не стал, а пошел стелить, я же помолилась в первый раз в жизни про себя, что так всё сложилось удачно с роднёй, и я не осталась брошенной одна, потому что он сказал, что денег на поезд домой мне даст и отправит по возможности. И я тогда не знала: или это ко мне пришла вера в тот день в Бога, или я была очень пьяной из-за того стакана, которым запила потрясение, но в любом случае, когда исповедовалась в молитве, пока он стелил, голова у меня кружилась сильно и плохо соображала — просто мне было очень хорошо и тепло от всего, что случилось.

А дальше было вот что. Он пришел в детскую ночью, пока я спала вырубленная совершенно и голая, как в раю, — всегда такой сплю, с детства — тоже голый уже пришел, готовый, и так рядом прилег со мной, так руки и ноги разместил по мне, что я только могла головой двигать и ничего больше, что бы он ни делал. А делать он стал. Он меня целовал всю, не перемещая рук и ног, чтобы сохранить мою неподвижность на всякий случай, лизал языком везде и шептал, шептал… Знаете, чего? А того же: Киронька… Киронька моя, доченька, девочка дорогая… Как и отец его, отчим мой, словно сговорились на одни и те же слова, вот что значит родня кровная.

Я не стала сопротивляться — видела, как его трясет всего от приключения со мной и, кроме того, он был спаситель моей беды. Я терпела и молчала, а он мною владел и шептал. Потом он меня поцеловал в грудь напоследок, пожелал спокойного сна и ушел дальше ночевать в свою супружескую спальню один. Утром пришел снова и снова сделал то же, что и ночью, но уже не шептал. Потом мы поели и снова я съела все, что наложил — глазами хотела, хотя и была сыта уже. После этого Лазарь Валерьевич сказал, что едет на работу, а я чтобы оставалась, но не брала телефон, если будет звонить, — он вернется после обеда и отвезет меня на вокзал и купит билет на родину. И ушел.

И тогда я пошла на экскурсию, где у него чего, посмотреть, в квартире, просто так, без задней идеи. Денег нигде не оказалось, где я просто так полазила, из интереса, — я бы не взяла все равно, и нашла б даже если. И делала я это рассеянно довольно-таки, ловила себя постоянно на другой мысли, на более важной, чем отъезд домой.

Ну, хорошо, — думала я, выворачивая ящички и полочки и задвигая потом на место. — Приеду, допустим, обратно — здравствуй, мама, — здравствуй, дочка, и чего? Нет вещей, нет студенческого удостоверения тимирязевского, ничего нет, кроме жизни в два часа автобусом от Бельц без средств к существованию. А, если не домой, с другой стороны, то куда? То где жить и заработать дочке и себе?

Этот вопрос налетел в тот момент, когда я потянула на себя зеркало в ванной, оно же было и дверцей в буфетик с причиндалами для домашней гигиены. Дверца зеркальная оттянулась, и там прямо на нижней полке лежало кольцо из золота, ясно, что обручальное, без камня, и ясно, что мужское, по размеру видно, хозяйское. Вот оно-то мне биографию и изменило, колечко это, потому что, если б находка эта не случилась в московской квартире жильцов Берман, то и всё другое иначе бы, может, продолжение имело и вернулось, откуда началось, в молдаванскую республику, а не осталось бы в Москве.

Если бы кольцо я сначала в руку взяла, а потом только подумала, то, наверно, положила бы просто обратно и уехала после обеда в Бельцы на деньги Лазаря. Но было наоборот: сначала я подумала, потом ещё немного прикинула, а только после этого взяла кольцо в руку, безвозвратно уже. При этом я четко понимала, что Лазарь Валерьевич — не Валерий Лазаревич, и то, что у нас было с ним ночью, все же, не насилие надо мной, а мучительная просьба уступить, что я и сделала, не пытаясь ни кричать, ни вертеться, чтобы уклониться от связи с ним. А раз так, то и мстить мне было не за что ему, не за доброту же? У меня другое на уме было после прикидки: он — часть фамилии Берман, от которой была проблема в моей жизни, и стоимость кольца частично скомпенсирует мою и мамину потерю кормильца. С другой стороны, Лазарь Валерьевич никогда не станет искать меня затевать и обвинять не посмеет, потому что знает, что могу жене рассказать, что он со мной спал у них в детской — и это для любого мужчины хуже в семье, чем от потери супружеского кольца. И в этом был главный козырь и соблазн — чего я сделала, а не в фамильном соображении, тем более, что из той семьи его попросили в свое время, отчима моего, из-за склонности к детям, теперь-то понятно.

Больше из квартиры однофамильца я ничего не забирала, кроме начатого столбика красной помады, закрыла за собой дверь, спустилась на лифте и пошла вперед. Отмечу вам, что стало мне гораздо легче. Не потому что покушала и выспалась, если про это можно так говорить, про такой нервный сон, а в силу того, что переломился во мне страх вчерашний и неуверенность в будущих действиях, словно появилась крепкость непривычная, что всё смогу, что захочу добиться.

Кольцо нужно было продать, а вырученные деньги пустить в дело, использовать по уму — так продолжала я зародившуюся в ванной комнате мысль. Но главное — не для покупки билета на поезд, а для чего-то более нужного по жизни, не позорного, но и не несчастного тоже.

Первый покупатель изделия был у меня таксист, он же был и последний. Машину его я остановила уверенным взмахом руки в конце переулка, в котором стоял дом сына Бермана. Он повертел колечко в пальцах и необдуманно отметил, что по номеру выдавленной изнутри пробы золото червонное, то есть, особенно хорошее, и поехал.

Мы ехали довольно долго и приехали недалеко от Сокольниковского лесопарка, где было как за городом, — никого. Таксист снова достал колечко и повторил, что хорошее, но много не стоит, так как краденое. Я возмутилась и сказала, тогда давайте обратно и я не продаю вам. А он ухмылку построил на лице и сказал:

— Вот что, дочка, я не знаю откуда у тебя мужское кольцо, но предлагаю тебе два варианта, — после этих слов я поняла, что будет угрожать и захочет трахнуть, в любой последовательности: все, кто, так или иначе, не считая мамы, называли меня дочкой, переходили вскоре к этой части отношения ко мне. Но страха не было, сработали защитные механизмы, начавшие вырабатываться в моем организме гораздо быстрее, чем успевали накопиться текущие неприятности. Таксист продолжил выкладывать карты: — Смотри сюда, — сказал он. — Я тебя сдаю в ближайшее отделение, как выявленную мною воровку, а там сама выкручивайся, воровка или не воровка, — он печально вздохнул и посмотрел на мои ноги, торчавшие из под платья. — Или же беру кольцо от тебя по договоренности за не так дорого, и ещё… — он помялся, — и… ну, сама понимаешь, — он кивнул на заднее сиденье своего драндулета с шашечками, — и ты со мной побудешь, как с мужчиной сейчас прямо, — он безобидно развел по сторонам руки и разъяснил, как будто дело упиралось лишь в это малозначительное обстоятельство: — Место здесь подходящее, никто не увидит и знать не будет, я гарантирую, а после отвезу куда скажешь в пределах окружной. Ну, как, дочка?