Но самое страшное случилось, пока я в них вглядывалась по очереди и не поняла внезапно, что главный их, тот, что с начальственной повадкой, напоминает мне кого-то давно далёкого, но очень близкого. И тут меня выстрелило: так Андрей же это, Господи Боже, это же Андрей мой с баррикад, хоть и в очках теперь от Гуччи-хуючи и с животом не своим — первое предательство и первый оргазм моей жизни; вот как, стало быть, обернулась для него революция — нефтью с газом и сауной с девочками, вот за что мы тогда с ним боролись и Высоцкого по ночам хрипели.

Меня колотнуло изнутри, но я постаралась виду не подать, а сохранить спокойствие и профессиональную по его вине гордость. А сама не знаю что делать надо: остатки прошлой памяти немедленно предъявить ему и посмотреть, что скажет, или же не признаваться, если сам не увидит во мне ту девочку, разгружавшую вместе с ним грузовик с баррикадными шпалами и отдавшуюся ему потом в обмен на его обман.

И как раз время подошло нас разбирать и идти трахать на диваны приспособленные. И еврей — первый, тут как тут. Такой же веселый, такой же учтивый и не грубый, как и выпивал, как будто ничего Гарик Шилклопер со Светкой и не делал, никакой подлости не учинял ей, и всё осталось для неё без обид. Он не Мойдодыра, как назло, выделил и не нас с Зеброй, а прямёхонько стол обогнул и к Светке-Москве подвалил. Приобнял Светку и руку под простыню запустил игриво, где груди у Светки, что, мол, пошли, солнышко, потрахаемся с тобой на диванчике, а то подпёрло уже, невозможно одними глазами тебя поедом поедать. Светка глаза подняла на него и ничего не ответила — прикидывала, скорее всего, как поступать: отшучиваться, чтобы не допустить его до себя и поменять на другого, или пойти напропалую и придумать базар неприличный, чтоб как-то вывернуться, пусть даже без денег после всего. А газовик еврейский не врубается совершенно в Светкин внутренний мир, ему скорее надо уже, созрел, видно, вот-вот брызнет из него желание, и он торопит: скорее, скорее, лапочка, бегом давай! Ну точно, как Шилклопер тогда говорил ей, Гарик проклятый, такими же подлыми словами.

И знаете, что Светка сказала ему? Отъебись, гондон, сказала и отвернулась. У того пачка отвисла от неожиданности, он за руку тогда ее ухватил и заорал, как ненормальный:

— Ах ты, паскудина ебаная! Ах ты, проблядь грязная, ты с кем это права качать надумала? Имеешь представление, хотя бы, сука?

Мужики с мест встали, хоть и пьяные, и на всех нас недобро уставились, мы тоже поднялись с девками, не знаем что делать, никто не ожидал от Светки такого, и ни от какой девчонки это было невозможно предположить, вообще никогда. И снова получилась мизансцена, почти немая сцена, сказал бы мой театральный учитель и отчим Валерий Лазаревич Берман, если бы стороны не матерились и не выкрикнули грязные обвинения друг в друга.

А дальше, знаете как произошло? Ужасней не бывает. Светка поднялась на ноги, вырвала руку из той руки, и от усилия этого и памятной ненависти к сутенеру Шилклоперу всё съеденное на поляне этой вырвалось из неё залпом обратно, непосредственно на еврейского обидчика, на нефтяника по газу, все как есть непереваренные ещё куски деликатесов.

Андрей угрюмо окинул взглядом получившуюся картину моральных разрушений и спокойно так кивнул одному из своих. Тот, видно, понял что-то там своё и направился к выходу бани — думаю, звать кого надо для производства со всеми нами расчета. И тогда я решила, что делать мне с Андреем, как прошлое наше восстанавливать.

— Стой, Андрей! — выкрикнула я и посмотрела на него так, что он кивнул тому обратно. — Подожди! — Я обогнула стол, подошла к нему, взяла за руку и повела в предбанную спальню, где застеленные диваны. Он, странное дело, не стал сопротивляться, а пошел куда повела с недоумением на хозяйской физиономии — уже в тот момент чего-то, наверняка, ему начало припоминаться. Я прикрыла дверь за собой и спросила: — Узнаешь? — он неуверенно молчал, пытаясь что-то в себе растолкать. Тогда я скинула простыню, сделала оборот вокруг себя и переспросила: — А теперь?

Он вперился в мое тело глазами и тут до него докатилось, достучалось чего-то изнутри, из забытой сердцевины самой. Андрей присел на диван и поднял глаза на меня:

— Кира, кажется? Ты?

Я тоже присела рядом, положила ему руку на руку и мягко ответила:

— Кто ж ещё-то, Андрюшенька?

Больше всего я боялась, чтобы задуманное разоблачение себя не оказалось напрасным и всё равно не кончилось общим наказанием под горячую руку. А как ребята эти из новых богатеев отомстить могут — не сюда рассказывать, больно страшно получится; это вам не зубы об асфальт поточить или стаффоров с поводков сдёрнуть, хотя скальпели те, помните, на болоте? — тоже страшно могло получиться в финале аборта.

Но боялась зря на этот раз — внезапность моей догадки помогла и спасла всех нас.

— Кирка-а-а-а, — протянул он, улыбнулся и обнял меня. — Куда же ты делась тогда, а?

Я прекрасно понимала, что ему стыдно и что он дуркует сейчас, но виду не подала и перевела беседу в нужное русло:

— В проститутки после тебя подалась, — ответила я с отчаянием в глазах, — работать начала. На трассе в Химках постояла, школу первую прошла, а дальше к центру ближе переехала, тебя чтобы повстречать ненароком. Ты мне выбора не оставил: ни вещей, ни денег, ничего. Пришлось выживать таким образом, а оттуда в воронку меня и засосало черную, и дна там не оказалось, так и продолжаю падать вниз. — Я сама удивилась своей поэтической способности вырулить, когда горячо, не потеряв при этом лица, — вот, что значит блядский опыт в сочетании с театральным прицепом.

Эту часть ему явно не хотелось развивать, и он увел зарождавшиеся отношения в малозначимую для него сторону:

— А зачем подруга твоя Шпеера обговняла, а?

Именно на такой поворот я и рассчитывала и отреагировала без запинки:

— Я, понимаешь, когда тебя признала, успела ей про тебя шепнуть, ну, что ты у меня первый в жизни мужчина был и я тебя любила, а она расчувствовалась, что мы вот так встретились, в вашей бане, а нигде больше, и расстроилась…

В общем, закончилось всё нормально: Андрей трахался со мной под романтику воспоминаний, получив в ответ на них сымитированную мною парочку фальшивых оргазмов, по типу «не так я вас любила, как стонала», Мойдодыр — с отмытым от Светкиной блевотины еврейским газовиком Шпеером, а трое других — с Зеброй, Светкой и Косой. Потом Шпеер попросил у Андрея ещё меня, но Андрей не разрешил, а Зебру тот сам не захотел из-за шрама на животе, смутил его шрам её — если б только руки, тогда — да.

На прощанье Андрей дал мне пятьдесят баксов сверху во искупление старого долга и не дал зато никакого телефона для связи с прошлой памятью, а я сделала вид, что забыла спросить. Сказал лишь, в шутку, вроде, что пора бы мне самой точкой владеть, а не по саунам шастать, как по баррикадам, — сам-то он вырулил, не на дядю теперь трудится, не на Джексона-Аркашу какого-нибудь, а на самого себя газ качает и нефть из скважины отсасывает — и всё благодаря «живому кольцу» тогдашнему, установленным вовремя оппортунистским взглядам на жизнь. Так и расстались, а Светка-Москва мне с тех пор должна, за что и смиряется с моим молдаванским происхождением и сомнительной фамилией.