— До чего они нерасторопны! В таком темпе мы и до ночи не закончим.

— Вязанки очень тяжелые.

— Матушка, вы слишком добры. Они лентяи, вот и все. Думают лишь о том, как бы поживиться за наш счет. Мой отец был совершенно прав…

Берта замолчала на полуслове. Ее отец смертным боем бил своих людей, возлагая на них ответственность за собственные промахи. Он морил их голодом, заставлял их подыхать как собак. И аббатиса знала об этом. Она также знала, что покойный мсье де Маршьен, бросив беглый взгляд на новорожденную дочь, заявил, что она уродина, что у нее нет будущего, и больше не проявлял к ней никакого интереса. Берта цеплялась за мечту, которая, как она знала, никогда не осуществится. Она всегда мечтала о жизни, которой была лишена, о жизни, в которой она была бы красивой. В такой жизни она занимала бы место, соответствующее своему положению, которого ее лишили равнодушие и беспросветная глупость отца, в конце концов разорившего семью.

— Дорогая Берта, не могли бы вы дать мне ключ от несгораемого шкафа, который хранится у вас?

Элевсии показалось, что по лицу экономки пробежала тень. Она удивилась, почему экономка неожиданно потеряла уверенность и, запинаясь, пробормотала:

— Разумеется… Я… всегда храню его при себе. Почему… В конце концов, я не должна спрашивать о причинах, которые вынуждают вас открыть несгораемый шкаф, но…

— Так оно и есть, — властно оборвала ее Элевсия. — Ключ, прошу вас.

Аббатису охватили беспокойство и ярость. Как? Берта станет утверждать, что она потеряла ключ? Неужели подозрения, которые она всегда питала к экономке, оправдались? Она протянула руку. Маленькое постное лицо Берты де Маршьен еще сильнее сморщилось. Она расстегнула верхнюю пуговицу, вытащила длинный кожаный шнурок и сняла его с шеи. Ключ висел на конце шнурка.

— Благодарю вас, дочь моя. Я верну вам ключ после того, как закончу.

Когда через четверть часа Элевсия вставляла все три ключа в замочные скважины, она дрожала так сильно, что ей пришлось дважды повторить попытку. Она лишь мельком взглянула на свою печать. Но когда ее пальцы коснулись старого пергамента[37], на котором были изображены планы аббатства, она вздохнула с огромным облегчением. Ни на одном из планов не была отмечена тайная библиотека. Теперь аббатиса не сомневалась, что целью убийцы были именно эти планы.

Эд де Ларне в пятый раз перечитал короткую записку, написанную рукой инквизитора Никола Флорена.

Что означал этот поворот событий? Когда Флорен посоветовал ему раздобыть письменное свидетельство Матильды де Суарси, он обещал, что девочка не будет давать показания перед судьями ее матери. И вовсе не потому, что барон хотел защитить свою племянницу. Он боялся, что вся та паутина лжи, которую он вбил в голову девочке, порвется при перекрестном допросе. Надо же такое придумать! У Флорена было достаточно сил, чтобы позволить Аньес гнить в камере и лишить ее вдовьего наследства! Поскольку Эд стал фактическим опекуном Матильды, какое-то время вдовье наследство Аньес будет принадлежать ему. Этого времени вполне хватит, чтобы Эд смог осуществить свои планы. Когда он окончательно обделает дельце, у этой глупой донзеллы[38]не останется и ломаного су. И как только дядюшке наскучат юные прелести племянницы, она добровольно или насильно уйдет в монастырь. В конце концов, в монастырях девушек кормят и одевают. Но главное, никто не слышит, как они жалуются на судьбу.

А этот инквизитор не слишком почтительно с ним обошелся. В записке содержались даже едва скрытые угрозы. Эд вновь прочитал вполголоса:

«…Вы должны как можно скорее привезти мадмуазель вашу племянницу в Дом инквизиции Алансона и оставить там ее наедине с нами, чтобы мы оценили степень ее тревоги и претензий к матери…»

Ни просьбы, ни формул вежливости.

Эда охватило раздражение. Ему придется везти Матильду в Алансон. Для этой поездки нужно будет закладывать карету, поскольку глупая гусыня боялась лошадей и хваталась за вожжи, повисая на шее лошади, как мешок, набитый трухой. Аньес же любила ездить верхом. Ее не останавливали даже опасные дамские седла. Самый быстрый, самый норовистый и самый необузданный конь пускался вскачь, едва почувствовав прикосновение ее ног, словно он наконец обрел хозяина. А ведь именно Эд, и никто другой, научил девочку держаться в седле, когда той исполнилось пять лет. Она визжала от восторга, опуская голову, чтобы не задеть низкие ветви, без колебаний переправляясь через водные потоки, перепрыгивая через кустарник. Она часто выигрывала скачки, которые они устраивали.

Внезапно Эд, осознав всю несуразность своего плана, пришел в ужас. Что? Кроме денег и власти, которую они давали, Аньес была единственной, кто имел для него значение. Как он дошел до этого? Что теперь ему делать с этой глупой девчонкой, которая расхаживала в платьях ее умершей при родах тетушки, перешитых почти сразу после того, как их владелицу опустили в землю, и при этом не чувствовала никаких угрызений совести? Аньес скорее надела бы нищенские лохмотья, чем приняла столь недозволенные подарки. Она шла бы с гордо поднятой головой, королева среди королев, одетая в рубище, и все кланялись бы ей. Она спала бы на земле, как собака, но ни за что не легла бы на опустевшее супружеское ложе. Боже мой, как он до этого дошел?

Потому что она питала к нему отвращение? К нему или к той связи по крови, которая их объединяла? К их общей крови, разумеется, поскольку иначе не могло быть. Поверить в противоположное означало бы признать его. Что она знала о его крови? Возможно, мать Аньес солгала, чтобы заставить барона Робера признать свой плод? Впрочем, его отец Робер, его дед и теперь он сам, последний мужчина по прямой линии, наплодили множество незаконнорожденных детей, и Эд порой думал, что спал с некоторыми из своих сестер, племянниц, кузин, теток и даже дочерей. И что? Хорошенькое дельце! В конце концов, разве все они не потомки Адама и Евы? Разве Адам и Ева не родили двух сыновей, один из которых убил другого? Кровь была общей. В его мозг, отяжелевший от ярости, ревности, отвергнутой любви, неутоленного желания вкралась одна неприятная мысль. Его вели, хотя он думал, что был единственным создателем своей стратагемы. Разумеется, он в течение многих лет мечтал отомстить Аньес, заставить ее заплатить за брак с Гуго де Суарси кровавыми слезами, отнять вдовье наследство, полученное от мужа. Но он все-таки не собирался отдавать ее в когти инквизиции. Эд стал лихорадочно вспоминать.