— Дочери мои… Сестра Аделаида вернулась в колыбель нашего Господа. Ее душа упокоилась с миром, я знаю. Напротив… — Элевсия де Бофор сделала глубокий вздох и продолжила резким тоном: — Крестный путь той, кто нарушил Божью волю, будет нескончаемым. В этом мире она понесет ужасное наказание, а наказание, которому ее подвергнет всемогущий Господь в мире ином, превосходит все пределы нашего воображения.

Несколько сестер обменялись взглядами, спрашивая себя, что означали слова аббатисы. Другие смотрели на Элевсию изумленно и одновременно тревожно. Воцарившееся зловещее молчание сменилось шепотом, шарканьем ног по полу, приглушенными восклицаниями.

— Бога ради! — громко сказала Элевсия. — Бога ради! Я еще не закончила.

Удивленный и встревоженный шепот сразу же смолк.

— Нашу милую сестру Аделаиду отравили медовой настойкой лаванды, в которую подмешали аконит.

Из пятидесяти ртов одновременно вырвался вопль, взлетевший к потолку скриптория. Элевсия воспользовалась возникшей суматохой и последовавшим за ней гомоном, чтобы внимательно всмотреться в лица. Она искала лицо, на котором проявился бы знак, способный выдать виновную. Но напрасно.

— Тихо! — крикнула Элевсия. — Помолчите минутку! Разумеется, я не спрашиваю, кто из вас приготовил эту настойку, поскольку сомневаюсь, что получу ответ.

Элевсия выдержала паузу, вновь вглядываясь в пятьдесят взоров, устремленных на нее. На какое-то мгновение она задержалась на лицах Берты де Маршьен, Иоланды де Флери, Гедвиги дю Тиле и, главное, Тибоды де Гартамп.

— Но та из вас, которая совершила это непростительное преступление, допустила ошибку. Пока я не знаю ее имени, но скоро узнаю.

В гробовой тишине, сопровождавшей это обещание, раздался дрожащий голос:

— Я ничего не понимаю. Кто-нибудь может мне объяснить, о чем говорит наша матушка?

Бланш де Блино ерзала на скамье, поворачиваясь то к одной, то к другой женщине. Послушница наклонилась к ее уху и что-то зашептала.

— Но… это я отнесла ей настойку!

Обезумевшая от страха старая женщина простонала:

— Она умерла, выпив медовую настойку лаванды? Как это могло случиться?

Элевсия смотрела на Бланш так, словно у нее под ногами разверзлась пропасть.

— Что вы такое говорите, моя милая Бланш? Что вы отнесли настойку Аделаиде?

— Конечно. Ну… Дело было не совсем так. Я собиралась пойти к вечерне и вдруг увидела на своем столе стакан. Я понюхала его… Признаюсь, что я никогда не любила настойку лаванды. Я считаю ее слишком пряной, — смущенно проговорила Бланш, опустив глаза, словно речь шла о серьезном недостатке. — Напротив, я очень люблю вербену, особенно вместе с мятой, и…

— Бланш! Прошу вас, вернемся к фактам, — прервала ее Элевсия.

— Извините, матушка, я заговариваюсь… Это старость… Значит, я отнесла стакан на кухню, думая, что настойку приготовила Аделаида. Она… такая заботливая. Она не захотела вылить настойку и сказала, что сама с удовольствием выпьет ее.

Элевсия перехватила изумленный взгляд сестры-больничной. Кто, кроме них двоих, понял, что означал этот обмен? Только не Бланш, хотя она и корила себя, что отдала отравленный напиток сестре, которую любила. Кто-то хотел убить Бланш. Но почему? Зачем надо было избавляться от почти глухой старой женщины, жившей в снах наяву? Элевсия почувствовала на себе злобный взгляд, но не смогла определить, от кого он исходил. Сделав над собой гигантское усилие, она продолжила:

— Вот деталь, которой мне недоставало, чтобы продвинуться в своих поисках. Ведь гипотеза, которую я пыталась выстроить, чтобы вычислить личность убийцы, упиралась в личность жертвы. Смерть Аделаиды, ужасная смерть, была случайной. Туман рассеивается. Я закончила, дочери мои. Я немедленно напишу мсье Монжу де Брине, бальи нашего сеньора д’Отона, сообщу ему об этом убийстве и назову два имени, которые приходят мне на ум. Я потребую публичного бичевания и смертной казни для виновной. Пусть свершится воля Божья.

Но едва аббатиса закрыла за собой дверь своих покоев, как ее оставила властность, которую она только что продемонстрировала, вся эта напускная бравада. Элевсия как подкошенная упала на кровать. Она была не в состоянии двигаться, не могла даже думать. Она ждала. Она ждала руку, которая протянет ей яд. Готовилась прочитать на чужом лице всю ненависть или весь страх мира. В соседнем кабинете раздался звук, послышалось неуверенное шуршание шерстяного платья. Смерть шла к ней в белом платье. На груди смерти висело большое деревянное распятие.

В дверном проеме спальни аббатисы показался силуэт Аннелеты. Ее лицо было искаженным, смертельно-бледным. Она всхлипнула:

— Вы…

— Что я? — прошептала Элевсия, с трудом говорившая от изнеможения.

Крупную женщину охватила ярость, и она выкрикнула:

— Что вы говорили! В расследовании этого чудовищного преступления вы продвинулись не дальше меня. Зачем утверждать обратное? Вы сошли с ума! Она убьет вас раньше, чем вы найдете ее. Вы не оставили ей никакой лазейки.

— Это и было моей целью.

— Я не могу вас защитить. Существует множество ядов, а вот противоядий — очень мало.

— Почему она пыталась отравить Бланш де Блино? Этот вопрос не дает мне покоя, но я не могу найти ответ. Как вы думаете, Бланш…

— Нет, Бланш еще не понимает, что именно она была мишенью. Я отвела ее в обогревальню, где она проводит все светлое время суток. Она очень опечалена смертью Аделаиды.

— А другие?

— Самые умные, а таких немного, догадываются о правде.

— Но кто?

— Но почему? — поправила аббатису Аннелета. — Над нами над всеми будет висеть угроза, если мы не разгадаем эту смертоносную шараду. Пора прекратить рассматривать проблему под искаженным углом зрения. Признаюсь, я сама заблуждалась, ища подходящую кандидатуру среди сестер. Это было ошибочным умозаключением. Понять почему — значит найти того, кто это сделал.

— Вы думаете, вам это удастся? — спросила Элевсия, которой присутствие сварливой женщины впервые принесло успокоение.

— Я постараюсь. Отныне вы не будете питаться отдельно. Вам будут подавать из тех же чугунков, в которых варится общая еда. Вы не должны пить или есть то, что принесут или предложат специально вам. До чего же бессмысленная идея пришла вам в голову! Если убийца поверила вашим заявлениям, если она боится, что ее вычислят, она…

Чрезмерная усталость Элевсии сменилось странным спокойствием. Она заявила тоном, не терпящим возражений:

— Я отрезала ей все пути к отступлению. Значит, она будет вынуждена действовать.

— Убив вас?

— Бог мне судья. Я готова и не боюсь встречи с Ним.

— Я вижу, вы щедро распоряжаетесь своей жизнью, — презрительным тоном проговорила Аннелета. — Смерть — хорошая вещь… Мы все на нее обречены, и я удивляюсь, почему мы ее так боимся. Жизнь — такая ненадежная, такая тяжелая. Вы отказываетесь от нее, потому что вам так удобно или из трусости? Вы разочаровываете меня, матушка.