Интернат находился под патронажем большого местного госпиталя. При госпитале был средней руки медицинский институт, в который девушку приняли по «сиротской» социальной программе.

С восемнадцати она уже не могла находиться в приюте, но и получить свое жилище и пособия – тоже, из-за отсутствия немецкого гражданства (удочерители-сектанты сожгли все документы маленькой Клары, считая юридические формальности игрушкой дьявола). Поэтому Клара стала Obdachlose[28]. В то время Германия впала в глубокий кризис, сопровождающийся голодом, криминалом и погромами. Клара жила в ночлежках, на улицах, в квартирах появившихся первых любовников. А иногда – в исправительных учреждениях: когда Клару ловили на воровстве в супермаркетах. Причем ночевки в полиции оказались самыми спокойными и уютными: у бюргеров считалось, что преступники до двадцати трех лет еще могут исправиться, поэтому отношение было хорошее, иногда даже подкармливали домашним.

В потертом рюкзаке у девушки всегда лежали книги по хирургии и конспекты – несмотря на бродяжничество, Клара изо всех сил пыталась продолжать обучение. Но в двадцать два ее отчислили за неуспеваемость. Прямо перед Staatsexamen[29]. Девушка была разбита, но собралась с силами и через год смогла поступить в бесплатный медицинский колледж. Через пару лет она получила диплом медсестры.

Тогдашних друзей одного за другим выдергивали из жизни наркомания, бандитские разборки, пули спецназа, тюремные сроки, болезни и холод. Кларе же повезло найти работу сиделкой в хосписе. С небольшим жалованием, кормежкой и проживанием на территории.

Три года. Три года усердного труда в консульстве смерти на земле. Больные задумчиво смотрели в стены и видели в них кто ад, кто рай. Для сотрудников тут было чистилище. Неудивительно, что именно здесь, впервые за свои двадцать восемь лет, Клара столкнулась с депрессией. Наверное, для рассудка было с рождения заложено какое-то количество смертей окружающих, после которого он сказал бы нечто вроде: «О! Пожалуй, пора» – и отправил бы свою хозяйку в болезнь. В клиническую, удушающую, с выпадением волос, попытками суицида, паническими атаками и новой волной ночных кошмаров. И в хосписе это количество перевалило «за».

Клару уволили. Местный главврач тогда вежливо предложил отличное место в берлинском Nervenheilanstalt[30], «по знакомству». Вежливо – в смысле, по-бюргерски вежливо, с нескрываемой ноткой ультимативности. Отказаться от добровольной госпитализации означало госпитализироваться принудительно силами полиции – давала о себе знать история мелких правонарушений и дружбы с околокриминальными элементами.

Но Клара, еще в детстве побывавшая в сумасшедшем доме, предпочла вернуться на родину. Там, правда, не задалось с самого начала – Россия Клару, как оказалось, не знала, потому что все данные о ее гражданстве были потеряны в эпоху введения Цифрового профиля гражданина. Поэтому Клара оказалась на правах иностранки. А иностранцам было запрещено трудоустраиваться в большинстве сфер, потому что они не подлежали чипированию. Наблюдение за гостями страны ограничивалось только съемкой с дронов, а на границе им выдавались временные чипы, которые не вживлялись в руку, а находились в электронном браслете. Значение рейтинга назначалось по умолчанию. Вся валюта принудительно обменивалась на цифровой рубль и зачислялась на временный чип.

Кларе были непривычны дроны вокруг, обилие камер, проверки эфэсбэшниками на улицах. Очень возмущал рейтинг сам по себе. А уж у Клары он и вовсе опустился до минимума после того, как она приняла участие в митинге против рейтинга. Когда кончились средства, привезенные из Германии, Клара чудом смогла встать на учет по безработице и получать пособие. Но через несколько месяцев Центр занятости населения предложил вакансию проститутки – единственную доступную для иностранцев с низким рейтингом, – а когда Клара отказалась, то лишил выплат. В Германии тоже такое случалось, но в России… Это была последняя капля, и Клара ушла в Обитель. Свою тридцать первую весну она встретила там.

Формально в Обители принимали абсолютно всех. Достаточно было подать заявление на Госуслугах, ставших основным сервисом. Через них можно было даже заказать еду или девочку, посмотреть трансляции новых webcam-моделей, поставить цифровые рубли на скачки.

Вот только открытость Обителей была мнимой, потому что существовало ограничение – принимать только нечипированных. Это означало, что Обители сформировали свое население уже в первые годы появления и оно пополнялось только детьми, рожденными в общине.

Кларе повезло – ей оказалось достаточно срезать браслет, чтобы стать полноценным членом Обители.

Для обычных чипированных был свой нелегальный способ попасть в Обитель. Лишь позже Кларе, которой дали должность медсестры в госпитале общины, пару раз довелось увидеть, в чем именно он заключался. Это была шокирующая и негуманная процедура, пойти на которую могла заставить только острая нужда. Лишь тогда Клара поняла, насколько ей повезло с временным чипом, который просто сняли вместе с браслетом.

Работа в госпитале занимала не больше пары часов в день – в общине не было зарплат, поэтому задачи просто распределялись между сотрудниками. А медсестер в общине было много, поэтому на каждую приходилась небольшая нагрузка.

В свободное время Клара читала книги, занималась спортом, болтала с местными, пробовала стряпню разных кухонь, гуляла по городку, каталась на велосипеде или лыжах, а по жаре купалась в Моло́ге.

В Обители жилось интересно.

Часовня Дружбы Конфессий стояла посреди кладбища на брусчатом пятаке, подсыхающем на солнышке. Небольшой, десять на десять метров, кубический бревенчатый сруб, венчаемый односкатной крышей из красной черепицы. Из сруба выступало широкое деревянное крыльцо, сверху которого была такая же односкатная крыша, чуть поменьше размером. Из середины постройки устремлялся вверх на десять метров узкий шатер, оканчивающийся небольшим позолоченным куполом со сверкающим острым шпилем. По периметру часовни стояли, уткнувшись лбами в стены, служки, вслух читающие молитвы.

Выглядело жутковато.

За часовней был флигель – похожее на конюшню низкое продолговатое строение с мелкими окошечками под двускатной крышей, которая, как и у Часовни, была покрыта красной черепицей. Отделанные зеркальными пластинами стены отражали деревья и кладбищенские ограды. Из-за этого казалось, что на месте флигеля постоянно стоит какое-то марево, а само здание прозрачно.

Флигель был разбит на три небольших смежных помещения. Клара сидела в первом – аванзале (именно так называли служки предбанник с иконами, напольной вешалкой и тремя деревянными стульями). На одном из стульев, прямо в резиновых сапогах, стоял долговязый прыщавый служка лет восемнадцати и менял лампочку в люстре с абажуром из бахромы. За аванзалом был кабинетик – приемная батюшки, а за ним – опочивальня, в которой Владыка проживал.

Владыка, в миру Лев Иванович Пистолетов, был неформальным лидером всей общины. До попадания в Обитель он был иеромонахом в монастыре. Поговаривали, что до пострига Лев Иванович был президентом байк-клуба, успел отбыть срок за