— Ах, оставь меня, пожалуйста!

Ирина покорно отстранилась. От обиды слезы навернулись на глаза, но она изо всех сил старалась не поддаваться чувствам. Ну да, конечно, у них сейчас сложный период, но, может быть, просто нужно время? Как говорила мама когда-то, «все перемелется — мука будет». Вместе они справятся, справятся непременно! Нужно всего лишь немного доверия и теплоты, и тогда они снова станут близки.

Она старалась не обращать внимания на тихий, но внятный внутренний голос, который упорно твердил: нет! И ни к чему себя обманывать. Тут скорее уж не мука, а мука! В смысле — сплошное мучение.

И все равно, все равно… Никто ведь не обижается на капризы тяжелобольного, а тут почти то же самое! Видно, что человек страдает, и она непременно должна ему помочь.

Ирина подсела рядом, накрыла его руку своей и осторожно спросила:

— Витя… Я давно хотела с тобой поговорить.

— Ну, говори.

В голосе его звучала усталая обреченность. Куда, мол, от тебя денешься?

— Скажи, что с тобой происходит последнее время?

— Ничего не происходит, не выдумывай, пожалуйста.

— А кто тебе звонил сейчас?

Вот этого говорить явно не стоило. Виктор вскочил с дивана и нервно заходил по комнате.

— Только не надо сейчас начинать скандала! Не надо! Очень тебя прошу. И так проблем достаточно. Знаешь, что у меня на фирме творится? Одни проблемы! Со здоровьем теперь вот тоже… Пообедать толком не могу, сразу плохо становится! Бутербродами перебиваюсь! И дома покоя нет от твоих дурацких разговоров. Скучно тебе, да? Больше заняться нечем, кроме как меня доставать? А вот попробовала бы, как я, по двенадцать часов, чтобы ни дня, ни ночи не видеть…

Он снова плюхнулся на диван, словно вспышка активности отняла его последние силы, и попросил устало:

— И вообще… Ты уйди, пожалуйста, не мелькай, а?

Ирина видела, как побледнело его лицо, виски запали и в глазах появилось выражение тоскливой безнадеги. Она до боли прикусила губу и вышла из комнаты. На кухне осталось полно немытой посуды, надо еще убрать в холодильник остатки ужина, а тут еще и Толик задерживается… Где он только ходит в такое время?

— Привет, родители! — раздалось из прихожей.

Слава богу, пришел! Ирина вышла к нему навстречу, торопливо вытирая руки кухонным полотенцем.

— Привет! А что так поздно? Где ты был? Есть хочешь?

— Да так, гулял ребятами… И есть не буду, мы в «Макдак»[2]зашли.

Ирина собралась было разразиться целой тирадой насчет того, что надо не болтаться неизвестно где, а заниматься, ведь экзамены совсем скоро, что еда в «Макдональдсе» — чистая отрава и не стоило бы портить здоровье смолоду, а главное — хотела выспросить поподробнее, с кем сын проводит время и что они там делают, но… Сейчас она чувствовала себя такой усталой, разбитой, измученной, что педагогический пыл иссяк совершенно.

— Ну ладно, как хочешь… — только и сказала она.

Дверь в комнату сына закрылась перед самым носом. Ирина вернулась на кухню и снова принялась за свое занятие. Она мыла тарелки, по рукам струилась теплая мыльная пена, а по щекам текли слезы. Ну почему, почему все так неудачно складывается?

Нет, не надо думать об этом. Время позднее, она устала, лучше не мучить себя напрасными мыслями и тревожащими душу вопросами, на которые нет ответа. Лучше вымыть посуду, прибрать со стола — и спать…

А завтра начнется новый день, будь он неладен.

Ночью над городом разразилась настоящая буря. Ирина проснулась оттого, что под порывом ветра резко захлопнулось окно, да так, что стекла жалобно зазвенели.

Она вскочила с постели. Тюлевая занавеска развевалась, словно парус, надутый ветром, створка окна, что она оставила открытым на ночь из-за жары, хлопала снова и снова, а на подоконник ручьями лилась вода.

Ирина поспешно закрыла окно. Не дай бог, Виктор проснется, а ему рано вставать на работу! Мало разве давешней ссоры, не хватает еще новой вспышки раздражения. Она с беспокойством оглянулась на мужа, но тот мирно похрапывал, развалившись на кровати.

А самой Ирине что-то совсем расхотелось спать. Она еще долго стояла у окна, глядя, как гнутся под ветром деревья, как молнии сверкают в небе… Голубые сполохи напомнили ей о колдунье и ее магическом шаре. При одной мысли, что завтра (точнее, уже сегодня!) ей снова предстоит встретиться с этой женщиной, Ирина почувствовала, как во рту мигом пересохло и предательски задрожали колени.

Лучше бы, наверное, вообще никогда ее не видеть!

На мгновение полная луна блеснула из-за туч — и вновь скрылась. Ирина вспомнила ту ночь, когда шла через лес, обмирая от страха, вспомнила трепещущую осинку и янтарно-желтые глаза из темноты, так напугавшие ее… Тогда тоже было полнолуние!

Она с неожиданной обидой покосилась на мужа, так 2ке безмятежно спящего. «Витя, Витя, какой же ты стал… Холодный, даже грубый, но самое страшное — чужой, совсем чужой. Иногда кажется даже — и не человек вовсе. Неужели ради него я проделала все это?» — с горечью думала Ирина.

Она прижалась лбом к холодному стеклу. Дождевые капли текли по нему, оставляя длинные мокрые дорожки, а ей казалось, что это вовсе не вода, а ее собственные слезы. Такие же холодные и бесконечные… Разве может человек столько плакать? Тем более сейчас, когда все случилось как она хотела — муж приходит домой, смотрит телевизор, ест приготовленные ею обеды и никуда не рвется по вечерам. Все выходные теперь проводит рядом с ней и денег не жалеет — вон, сразу же согласился на ремонт! Наверное, если теперь ей захочется купить норковую шубу или кольцо с бриллиантом, он тоже спорить не станет.

Но много ли от этого радости?

Глядя на ночное небо, на молнии, сверкающие тут и там, Ирина вдруг с ужасом поняла, что все это он делает не по своей воле! Невидимая, но мощная сила приковала его к дому, к семье, к ней самой крепче любых цепей. И теперь он будет страдать сам (еще бы! Кто же в неволе радуется?), будет мучить ее, бесконечно срывая раздражение, но не уйдет никогда и никуда.

Это нежданное открытие так напугало ее, что Ирина задрожала всем телом. Совсем как та осинка в лесу, на холодном ветру… А сколько еще таких дней и ночей предстоит пережить?

Ирина представила на секунду, что пройдет еще десять, двадцать, может быть, даже тридцать лет — а она все так же будет обихаживать супруга, стирать, готовить, чтобы натыкаться на его больной, затравленный, ненавидящий взгляд. Так заключенный смотрит на тюремщика или дворовый пес, прикованный цепью к своей будке, — на злого хозяина.

Хотелось крикнуть — я не виновата! Она ведь и в самом деле не хотела ничего плохого, только пыталась оградить свою семью, свое счастье от чужого вмешательства! Разве это плохо — бороться за свою любовь, пытаясь вернуть близкого человека? Неужели она должна была покорно смотреть, как он обманывает ее? Или отойти в сторону, чтобы не мешать, проглотить обиду и ждать, пока сам образумится?