Упадок семьи в относительно недавние времена следует в первую очередь приписать промышленной революции, но все началось еще задолго до этих событий – и не в последнюю очередь под влиянием индивидуалистической теории. Молодые люди добивались права вступать в брак по собственному усмотрению, а не по родительской воле. Женившиеся сыновья уже не рвались оставаться под отцовским кровом. Получив образование, они отделялись и вели самостоятельную жизнь. Пока малые дети могли трудиться на фабриках, они приносили доход своим родителям (и умирали от переутомления); но затем фабричные законы[89] положили конец этой форме эксплуатации, вопреки протестам тех, кто из-за этого лишился средств к существованию. Из источника дохода дети превратились в финансовое бремя. На этом этапе появились противозачаточные средства – и началось падение рождаемости. Многое можно сказать по поводу среднестатистического мужчины, который во все времена имел столько детей, сколько мог себе позволить, не больше и не меньше. Так или иначе, сказанное выше кажется верным для австралийских аборигенов, ланкаширских ткачей и британских пэров. Нисколько не претендую на теоретическую строгость моих рассуждений, но они не так далеки от истины, как это может показаться на первый взгляд.

Статус семьи в наши дни пострадал пуще прежнего, когда последний ее оплот получил сокрушительный удар от государства. В пору расцвета семья объединяла пожилого патриарха, немалое число взрослых сыновей, их жен и детей, а также, быть может, внуков; все жили под одной крышей, все сотрудничали в составе общей экономической единицы, все выступали заодно против враждебного внешнего мира, подобно гражданам современных воинственных наций. Сегодня семья уменьшилась до отца, матери и младших детей, но при этом даже малые дети, по распоряжению государства, проводят большую часть времени в школе и получают знания, полезные с точки зрения государства, а не предлагаемые родителями. (Впрочем, здесь религия оказывается частичным исключением.) Лишенный былой полноты власти над ребенком, которой обладал древнеримский отец, британский отец может быть привлечен к ответственности за жестокость, если будет обращаться со своим ребенком так, как обращалось большинство отцов сто лет назад, радея о нравственном воспитании. Государство предоставляет медицинскую и стоматологическую помощь и кормит ребенка, если родители не в состоянии это обеспечить. Так функции отца сводятся к минимуму, поскольку большинство из них отняло государство. С развитием цивилизации это становится неизбежным. В первобытном обществе отец был необходим по экономическим причинам, как среди птиц и человекообразных обезьян; он защищал молодняк и их мать от насилия. Эту обязанность уже давно взяло на себя государство. У ребенка, оставшегося без отца, шансов погибнуть ничуть не больше, чем у ребенка с отцом. Экономическая функция отца в состоятельном сословии может выполняться даже эффективнее, когда он мертв, ибо он может завещать свои средства детям, а на себя тратить уже не сможет. Среди тех, кто вынужден зарабатывать на жизнь, отец по-прежнему экономически полезен, но с точки зрения этих людей его полезность неуклонно снижается вследствие гуманистических настроений общества, которое настаивает на том, чтобы ребенок получал определенный минимум заботы даже при отсутствии отца, способного эту заботу оплатить. В среднем классе фигура отца сохраняет наибольшую значимость. Пока он жив и обеспечивает семью, он может наделить своих детей преимуществами, которые (через дорогое образование) позволят им достичь желаемого социально-экономического статуса; а вот если он умрет, пока дети еще малы, велика вероятность того, что они спустятся на несколько ступенек вниз по социальной лестнице. Впрочем, шаткость подобного существования значительно уменьшилась благодаря страхованию жизни. Оформив страховку, предусмотрительный отец способен обеспечить благополучие семьи и после кончины.

В современном мире подавляющему большинству отцов приходится много времени отдавать работе, из-за чего они редко видят собственных детей. Утром они слишком заняты сборами на работу, чтобы общаться; по вечерам же, когда они возвращаются домой, дети уже спят (или должны спать). Нередко можно услышать, что чьи-то дети знают своего отца как «того типа, который приходит по выходным». В настоящей заботе о детях отцы участвуют редко; фактически их обязанности делят между собой матери и учреждения образования. Верно, что отец частенько искренне привязан к детям, пускай он и уделяет им лишь малую толику времени. В любое воскресенье в беднейших кварталах Лондона можно встретить множество отцов с маленькими детьми, и папы явно наслаждаются возможностью поближе познакомиться с отпрысками. Но, что бы себе ни думали отцы, с точки зрения ребенка это игра, лишенная серьезного значения.

В высших и профессиональных слоях общества принято препоручать младенцев опеке нянь, а тех, кто постарше, отправлять в пансионы. Мать выбирает няню, отец выбирает пансион, как бы сохраняя ощущение власти над потомством, а родителям-рабочим это недоступно. Но что касается близких контактов с детьми, то среди обеспеченных узы между матерью и ребенком, как правило, слабее, чем среди наемных работников. Отец может немного поиграть с детьми в выходные, однако реально участвует в их воспитании ничуть не больше, чем отец-рабочий. Он, конечно, несет экономическую ответственность и решает, где дети будут обучаться, но его личный контакт с ними обычно минимален и не может считать серьезным вкладом в воспитание.

Когда ребенок достигает подросткового возраста, возникает угроза конфликта с родителями, ибо ребенок мнит, что теперь вполне способен принимать самостоятельные решения, а родители всячески демонстрируют заботливость, которая нередко маскирует жажду власти. Родители опасаются дурного влияния и пытаются наставить подростков на путь истинный. Однако их суждения настолько догматичны, что молодежь отказывается доверять старшим и, как правило, поступает по своему разумению. Единственная уступка родителям в этом отношении – то, что молодежь пытается скрыть от родителей факт неповиновения. Посему нельзя утверждать, что от родителей есть какая-то польза в вопросах воспитания.

До сих пор мы рассматривали только слабость современной семьи. Теперь нужно изучить, в чем она по-прежнему сильна.

Семья сегодня важнее, пожалуй, по эмоциям, которые она порождает, чем по каким-либо иным причинам. Родительские эмоции мужчин и женщин важны, думаю, более прочих – по своей способности определять поступки. Равно мужчины и женщины, имеющие детей, выстраивают свою жизнь во многом с оглядкой на юных, и дети побуждают сугубо типичных мужчин и женщин вести себя кое в чем самоотверженно; быть может, показательнее всего здесь страхование жизни. Человек экономический столетней давности никогда не рисовался в учебниках как имеющий детей, хотя, безусловно, обладал детьми в фантазиях экономистов, которые, впрочем, принимали за данность тот факт, что конкуренция, которую они приписывали обществу, между отцами и сыновьями отсутствует. Понятно, что психология страхования жизни лежит вне цикла мотивов, связанных с классической политической экономией. Но эта политическая экономия не была психологически автономной, поскольку желание получить собственность неразрывно связано с родительскими чувствами. Риверс[90] зашел так далеко, что предположил, будто вся частная собственность есть производная от родительских чувств. Он упоминает некоторых птиц, как бы присваивающих себе владения в период размножения, но не в другое время. Думаю, большинство мужчин согласится, что мы становимся более жадными, если угодно, с появлением детей. Эта жадность инстинктивна в общеупотребительном смысле слова, то есть спонтанна и гнездится в подсознании. Полагаю, что в этом отношении семья выступает важнейшим фактором экономического развития человечества и по-прежнему доминирует в мировоззрении тех, кому приличный доход позволяет делать сбережения.