Энгельберт промолчал, решив сделать хорошую мину при плохой игре. Как и все остальные, он открутил пробку на своей бутылочке, зажал горлышко между зубами и, запрокинув голову, выпил. Правда, не стал присоединяться к хору голосов, скандировавших боевой клич на нижненемецком диалекте: «Не болтай – голову задирай!»

Неле сидела наискось напротив него рядом с отцом, Бруно, у которого были такие узловатые руки, каких Энгельберт еще не видел.

Время от времени он как зачарованный поглядывал на них и раза два встретился глазами с Неле, при этом похоже было, что она вовсе на него не смотрит. Она сидела и счастливо улыбалась сама себе. Ее глаза рассматривали все вокруг, и время от времени она задирала голову, чтобы взглянуть на плывущие по небу облака. При этом она что-то бормотала себе под нос.

Энгельберт указал на Неле и удивленно посмотрел на Хеннинга:

– Она что, молится?

Хеннинг пожал плечами. Его не интересовало, что бормотала себе под нос Неле. Энгельберт наклонился вперед и прислушался. Через минуту он понял, что она бормочет, поскольку она повторяла одно и то же:

Фрауке, девушка с длинными, почти до талии волнистыми волосами, собранными на затылке, подошла к Хеннингу сзади и ладошками закрыла ему глаза.

– Угадай! – воскликнула она.

Хеннинг прекрасно знал, кто это, но сказал на потеху публике:

– Гезина?

– Нет.

– Вибке?

– Тоже нет.

Фрауке захихикала.

– Неле?

– Да говори же!

– Тогда это может быть только Фрауке!

Фрауке завизжала от восторга. Хеннинг встал, и они бурно обнялись, а потом Фрауке уселась к Хеннингу на колени.

– Ты не гляди, – сказала она Энгельберту, – Хеннинг для меня почти как брат. Как мой старший брат. Раньше мы каждую минуту были вместе, правда, Хеннинг?

– Точно.

– Я жизни себе не могла представить без Хеннинга, а потом этот идиот взял и уехал в Берлин!

Она покрыла его лицо поцелуями, и Энгельберт заметил, что Неле наблюдает за этой сценой.

Между тем стемнело. Из двух громкоговорителей с жестяным звуком раздалась громкая музыка «Месье Дюпонт». Хеннинг и Фрауке пошли танцевать. Кроме них, танцевали еще четыре другие пары.

Энгельберт уже не считал, сколько кружек пива и бутылочек «Кюммерлинга» он выпил. И наступило время, когда это стало уже все равно. Яспер, крестьянин из Шойдорфа, молочник, пытался поговорить с ним, но Энгельберт уже ничего не слышал, не отвечал и, казалось, вообще не замечал Яспера.

Неле неутомимо ходила вокруг танцевальной площадки, дома пастора и сарая. Снова и снова. Никто не обращал на нее внимания. Очевидно, все уже привыкли к такому ее поведению.

Людей на лужайке постепенно становилось все меньше, поэтому музыка, казалось, звучала еще громче. Битлз пели «Penny Lane». Энгельберт оглянулся вокруг, ища Хеннинга, но того нигде не было видно.

Его охватила холодная ярость. Что он здесь, собственно, делает? Он сидел на темной лужайке, на ветру, среди пьяных идиотов и чувствовал, что его самого вот-вот стошнит. Вечер был скучным до смерти, сплошная катастрофа, и ему становилось страшно от мысли, что будет завтра, когда жуткая головная боль превратит в пытку каждое движение и каждый шаг.

Он с трудом поднялся, в душе проклиная эту глухомань, и спотыкаясь побрел вокруг дома пастора. Здесь было темно, хоть глаз выколи. У Энгельберта не было карманного фонарика, и ему не хотелось упасть в ближайшую канаву и позорно захлебнуться этой ночью, когда вокруг не было ни одного человека, который сохранил бы здравый рассудок.

Хеннинг определенно поволок Фрауке куда-то на сено. У Энгельберта даже стало горько во рту, настолько он разозлился на друга, что тот просто бросил его здесь, а сам развлекается с какой-то потаскухой. Он почувствовал желание подраться с кем-нибудь и оглянулся вокруг, высматривая палку, штакетину или что-то подобное, с помощью чего он мог хотя бы разбить чей-нибудь припаркованный автомобиль.

Немного дальше справа находился старый дровяной сарай пастора, с фронтальной стороны которого горела маленькая лампа. Энгельберт направился туда, но, прежде чем вышел на свет, заметил в нише, где стояли тачка, газонокосилка, старый велосипед, деревянные ящики и канистры для бензина, какое-то движение. Он остановился, прислушался и услышал тихий ритмичный стон. Энгельберт на ощупь двинулся в темноту. Ему с трудом удалось рассмотреть силуэт мужчины, прислонившегося к стене сарая. Вот он повернул голову, и в этот момент свет уличного фонаря проник через щель между досками, из которых был сбит сарай. Хеннинг с закрытыми глазами стоял у стены и конвульсивно дергался, а перед ним на коленях стояла Неле. Ее голова быстро двигалась взад и вперед, она громко чмокала и чавкала, вцепившись в куртку Хеннинга.

Энгельберта затрясло, когда до него дошел смысл сцены, разыгрывавшейся перед глазами. Перед ним все поплыло. Он пошатнулся, наткнулся на грабли и едва не упал.

Хеннинг вздрогнул, увидел Энгельберта, глупо ухмыльнулся и продолжил свое занятие.

Энгельберт остался на месте и стал ждать. Прошло несколько секунд, показавшихся ему долгими минутами. Затем он услышал звук, напоминавший хрюканье свиньи, и вслед за этим хихиканье Неле.

– Тихо, сладкая моя, – прошептал Хеннинг, – ты же не хочешь, чтобы сюда пришел твой папа?

– Нет, – певуче сказала Неле.

– Жди меня здесь, – прохрипел Хеннинг и застегнул брюки. – Я должен попрощаться с остальными. Потом я приду сюда и отведу тебя домой. Хорошо?

– Хорошо.

Хеннинг бросил на Энгельберта взгляд, который тот воспринял как призыв, и исчез за сараем.

Неле сидела на твердом глиняном полу и беспрерывно кашляла, а при этом еще и хрипела, как старая машина. Может быть, всему виной были бесчисленные «Кюммерлинги», но эти звуки привели Энгельберта в бешенство. Они выводили его из себя, он злился все больше и больше. Он пытался сообразить, что делает среди ночи в этом убогом сарае, но ему это не удалось. Кашель Неле стучал, словно молоток, у него в мозгу и сводил на нет любую попытку ясно мыслить.

Неожиданно для самого себя Энгельберт прыгнул вперед и набросился на нее. Неле широко открыла глаза от страха, однако не успела закричать, как он зажал ей рот ладонью. Всем своим весом он придавил Неле к полу, задрал юбку и раздвинул ее ноги.

Энгельберт больше не владел собой и не мог сдерживать похоть. Неле жалобно стонала, словно существо, подвергающееся пыткам, у которого не осталось никакой надежды на спасение.