– Наталья Викторовна! – взмолилась я. – Дайте мне кого-нибудь в провожатые, а то я целый день буду блуждать.

И тут, как по мановению волшебной палочки, в цехе появился Володя.

Этот Володя был очень интересной личностью. Если бы требовалось охарактеризовать его внешний вид одним словом, это, несомненно, было бы слово «тщедушный». Маленького роста, худой, как велосипед, сутулый и к тому же очень близорукий, Володя не вызывал у окружающих никаких других чувств, кроме жалости. Но гонору у Володи было столько, что хватило бы на двадцать Цезарей.

Володя, как и Глеб Александрович, имел на меня виды, но если Глеб ограничивался чувствами, так сказать, платоническими, то Володя сразу хотел жениться. Ни больше ни меньше. Мне было известно даже, что он несколько раз намекал Наталье, чтобы она сориентировала меня в нужном направлении.

Но поняв, видимо, что ловить ему здесь нечего, Володя прекратил свои попытки и замкнулся в гордом молчании. А однажды, когда я без всякой задней мысли, обращаясь к нему, нечаянно сказала: «Володя, солнце мое…», он, приняв наполеоновскую позу и задрав подбородок к самым небесам, очень внятно проговаривая каждую букву, ответил: «Я не твое солнце». И надо было видеть этого отверженного принца в изгнании.

В общем, Володя был персонажем весьма неоднозначным, и, размышляя о том, кто бы это мог намазать мне ботинки свечкой, я даже, грешным делом, думала, уж не он ли это.

Очень многие, в том числе Азатов, а иногда и я сама, называли Володю не Володей, а Вольдемаром, и, как ни странно, несмотря на непрезентабельную внешность, это имя очень ему подходило.

Володя работал в плотницком цехе, но настоящей его профессией было экспроприировать все, что плохо лежит, поэтому образ жизни он вел богемный: то сядет, то выйдет.

Вообще, насколько мне было известно, все, кто работал у плотников, имели за спиной пребывание в местах, не столь отдаленных. Даже начальник плотницкого цеха Саша, человек однозначно положительный, в свое время за что-то сидел.

Думаю, тот факт, что на работу в этот цех брали тех, кто имел криминальное прошлое, был связан с размерами театральной зарплаты. Она и для девушек-то была маловата, а уж мужику и вовсе было обидно получать такие деньги. Но поскольку после отсидки перебирать вакансии не приходилось, шли, видимо, куда брали. А в театр брали. Так и подобрался наш плотницкий цех.

Впрочем, основная его часть, совершенно очевидно, давно уже покончила со своим криминальным прошлым. Но Вольдемар явно не собирался останавливаться на достигнутом. Уже по одному тому, как он иногда стрелял глазами по сторонам, было понятно, что материальные активы театра известны ему как свои пять пальцев, и что стоит только какой-то части этих активов на короткое время оказаться без присмотра, как Вольдемар тут же найдет им подходящее применение. Так что и следов потом не отыщешь.

Появление Вольдемара в нашем цехе оказалось очень кстати, поскольку, решив с Натальей какой-то незначительный вопрос, по которому он, собственно, и заходил, он согласился проводить меня в условленное место, где и предстояло мне взять требуемый для нашей работы ингредиент.

Оказалось, что упомянутое место находилось не так уж далеко. Нужно было выйти из театра с черного хода, перейти тротуарчик и подняться по лестнице в какое-то деревянное помещение, где и стояли мешки с насыпанным в них искомым веществом. Вольдемар простер свою любезность даже до того, что самолично насыпал вещество, оказавшееся белым порошком, похожим на молотую слюду, в пакет, который дала мне Наталья.

– Ой, Вовочка, вот спасибо тебе, а то я уж не знала, что и делать, – преисполненная благодарности, говорила я.

– То-то, – солидно отвечал Вовочка, поправляя очки. – За мной как за каменной стеной, я тебе сразу сказал. А ты, не знаю чего… выпендриваешься.

– Да чего я выпендриваюсь, ничего я не выпендриваюсь, – примирительно произнесла я, не желая огорчать Вовочку как раз в тот момент, когда он так мне помог. – Просто…

– Чего просто? Просто ей. Вот и сиди без мужика. Просто…

Вовочка в дополнение к своему гонору имел еще и взрывной характер, и я почла за лучшее не развивать тему. Вместо этого я решила перевести внимание своего собеседника на другие объекты, втайне надеясь, что этот маневр, возможно, поможет мне ненароком узнать что-то новенькое и об Оксане. Ведь Вовочка, как никто другой, был близок к той среде, к которой относился и покровитель Оксаны, так что они наверняка легко нашли общий язык друг с другом.

– Слушай, Володь, а на что я-то тебе сдалась? – спросила я. – Мало баб, что ли, кругом? Взял бы себе актриску какую-нибудь закадрил.

– Угу, – угрюмо буркнул Володя, из чего я сделала вывод, что к актрисам он тоже подкатывал и тоже не очень успешно.

– Ну или вот у нас девчонки работают, – продолжала я, поняв, что тема актрис заведомо бесперспективна, – Аленка, например, чем тебе не невеста?

Вова презрительно фыркнул и сказал:

– Тоже мне, невеста. Малолетка сопливая.

– Нет, ну вы посмотрите – все ему нехорошо. Даже и не знаю, что сказать. А вот еще работала здесь… Оксана, кажется. Тоже тебе не нравилась?

При одном упоминании имени Оксаны Володя покрылся пятнами и весь затрясся. Я сначала даже не поняла, в чем дело, и подумала, что это с ним приступ какой-нибудь болезни. Но очень скоро выяснилось, что это приступ обыкновенной ярости. Хотя и очень сильной.

Володя просто задыхался от бешенства и, не в силах внятно выговорить ни слова, отрывисто бросал:

– Да ее… ее… эту… ее…

Признаюсь, я даже не ожидала, что мое безобидное желание навести Володю на разговор об Оксане и, возможно, получить от него какую-то новую дополнительную информацию вызовет такой эффект.

Володю колбасило не по-детски, и когда он наконец обрел способность говорить, на мою голову обрушился поток самых вычурных и замысловатых идиоматических выражений. Даже я, которой по роду деятельности приходилось общаться с представителями весьма и весьма разнообразных социальных слоев и выслушивать от них самые неожиданные ремарки, признаюсь, открыла для себя много нового.

К сожалению, все мои попытки прорваться сквозь этот поток ругательств к Володиному здравому смыслу оказались бе-зуспешны. Мне хотелось, чтобы он хоть на мгновение остановил свой страстный монолог и объяснил причину своего неудовольствия, но ничего не вышло. Как ни старалась я его успокоить, это вызывало только новые приступы ярости и вслед за ними очередную порцию лингвистических новинок.

Наконец мне это надоело. Я молча взяла пакет с насыпанным в него веществом и молча же покинула помещение, оставив Володю изливать свое негодование, сколько ему будет угодно, благо обратную дорогу в цех я могла найти уже самостоятельно.

Но покинув Володю, я, разумеется, не могла оставить без внимания его реакцию на упоминание об Оксане. Конечно, по ходу своего театрального расследования я встречалась с людьми, которые относились к потерпевшей неприязненно, но сталкиваться с такими бурными проявлениями мне до сих пор еще не доводилось. Чем же могла она ему так насолить?