Да что и говорить, присутствие на посиделках обеспечило меня дополнительными сведениями, можно сказать, под завязку.

«Какую же еще свинью вы мне готовите?» – в напряженном ожидании думала я, время от времени бросая исподлобья суровые взгляды на веселую компанию, прекрасно проводящую время и не подозревающую о моих тайных помыслах.

Конечно, грех было жаловаться, информация, которую я получила, оказалась полезной и, главное, относящейся к делу. Но меньше всего я рассчитывала, что новые сведения, вместо того чтобы подтвердить причастность моих подозреваемых к преступлению, подтвердят их алиби. Причем не Лилино и не Ирочкино, а двух самых главных, самых, казалось бы, надежных подозреваемых.

Да, жаловаться я не могла, но и для радости у меня тоже не было особых причин. Ведь теперь нужно начинать все сначала. И никто не гарантирует, что новые главные подозреваемые тоже в конце концов не окажутся непричастными и что после того, как я переберу весь театральный коллектив, не выяснится, что смерть Оксаны Ширяевой все-таки была несчастным случаем.

Настроение мое становилось все более мрачным. Предполагая худшее, я уже внутренне готовила себя к тому, что под занавес этой занимательной беседы услышу о неких неопровержимых фактах, доказывающих, что смерть Оксаны ничем, кроме несчастного случая, не могла быть в принципе.

Да, я готова была услышать и это. Но услышала нечто совершенно неожиданное.

Глава 7

– Кстати, насчет голубых, – вступила в разговор сама гостеприимная хозяйка. – Однажды Наташа рассказывала мне, что к ней приходил мальчик устраиваться художником и приносил свои работы. Типа для образца. И там, среди прочего, был автопортрет. Знаете, как называлось произведение?

– Как? – с любопытством спросили слушатели, увлеченные пикантной темой.

– Сам себя через зеркало.

Оглушительный хохот был ответом на Лилино сообщение, так что даже сама она сердито зашикала на нас, опасаясь, что все это будет слышно на сцене.

– А ты, Тань, никаких автопортретов не приносила? – двусмысленно улыбаясь, спросил меня один из монтировщиков, когда эмоции улеглись.

– У меня зеркала нет, – угрюмо буркнула я.

Учитывая полный провал двух основных версий, сейчас мне было совсем не до смеха, и я решила перевести разговор в другую плоскость:

– Кстати, а сама Наталья, она имеет специальное образование?

Похоже, этот вопрос оказался для присутствующих неожиданным.

– Хм… даже не знаю, – задумалась Лиля. – Наверно, имеет. Точно знаю, что Оля художественное училище оканчивала, а Наташа… И правда, интересно. Надо будет как-нибудь спросить у нее.

– Да, Оля… – как-то неопределенно начала гримерша Валя. – Говорят, она того… стындила что-то, да чуть ли даже не у самой Натальи.

После этой фразы Валя вопросительно посмотрела почему-то именно на меня, как будто ожидая, что я должна знать все подробности этой истории.

– Да, я тоже что-то такое слышала, – сказала я, чтобы что-то сказать, – но, насколько я могла понять, все очень неопределенно.

– И ничего она не тындила, – неожиданно раздался за моей спиной голос, в котором я сразу же узнала тот самый, более низкий из двух, что однажды подслушала в длинном коридоре, ожидая неторопливую кладовщицу.

Стараясь не показывать своего обостренного любопытства, я медленно и даже несколько сонливо обернулась и посмотрела на говорившую. Это оказалась Вера Краснова, одна из актрис театра. Она тоже была занята в сегодняшнем спектакле в небольшой роли и, по всей видимости, недавно освободившись, незаметно присоединилась к нашей компании.

– Ты-то откуда знаешь? – сразу набросилась на нее Валя.

– Знаю, раз говорю. Мне Чурсинова рассказывала. На самом деле это все Оксанка подстроила. Она просила у Федотовой какой-то там альбом редкий по оформлению. А у Натальи, у нее ведь полно всяких таких пособий. Вот Оксанка и попросила у нее. Да еще не для себя, а для кого-то. А сама ушла на больничный. А потом, через несколько дней принесла альбом, типа вернула, а в тот момент на работе была одна Оля. Она положила альбом Наталье в стол, в ящик, ну и затем ушла, как обычно, домой, а на следующий день все пришли, а альбома нет. Конечно, все подумали на Олю, ведь в тот день никого, кроме нее, на работе не было. А стол Натальи стоит в отдельном запертом на ключ помещении, и ключи от него только у работников цеха. Учитывая, что никакого взлома не было, все соответственно и заподозрили… того, кто первый под руку попался. Но помяните мое слово: это Оксанка сама альбом из ящика вытащила. От этой стервы чего угодно можно было ожидать.

Разговор становился все интереснее, и я решила кое-что уточнить:

– Но как она могла сделать все это незаметно для окружающих?

– Ой! Вот уж проблема! Пришла вечером, да и провернула все под сурдинку. Уж причину-то выдумать ей было раз плюнуть, она и раньше сколько раз вечером приходила. То на спектакль, то просто неизвестно зачем, шлялась тут… – Краснова остановилась, как бы с трудом сдерживаясь, чтобы не сказать что-нибудь уж совсем нехорошее о столь нелюбимой ею Оксане. – Думаю, Петрович и не запомнил бы, что она именно в этот день заходила. А на Олю теперь бочку катят. Да еще сама же она масла в огонь подлила, эта Оксанка. Всем встречным и поперечным ходила рассказывала – вот, мол, я книгу вернула как порядочная, отдала Оле, а на следующий день хватились – ее и нет. Все жертву невинную из себя изображала, говорила, что, мол, теперь на нее могут подумать, хотя она-то все, что брала, честно вернула. А как на нее будут думать, когда она, прежде чем этот альбом Оле отдать, по всему театру прошлась, раззвонила, что вот, она у Наташи альбом брала, а теперь возвращает. Да по одному этому уже видно, что она специально все подстроила.

– Но для чего? – снова спросила я.

– Да ни для чего! Если у человека характер такой стервозный, ему и причин никаких особых не требуется. А Олю теперь до того довели, что она увольняться собирается. Правильно, приятно, что ли, когда все думают, что ты воровка.

Вера Краснова еще некоторое время высказывала свое возмущение поступком Оксаны, не очень стесняя себя в выражениях в ее адрес. Было совершенно очевидно, что ее неприязнь имеет личный характер, и по реакции окружающих я поняла, что причина такой неприязни ни для кого из присутствующих не секрет. В таком тесном сообществе, как актерский коллектив, трудно было долго хранить секреты.

Когда Краснова закончила говорить, возникла небольшая пауза, и стало слышно, что происходит на сцене.

А на сцене происходил финал. Спектакль заканчивался, и все вдруг засуетились и стали расходиться по своим делам. Кто в гримерную, кто в костюмерную, чтобы помочь актерам разгримировываться и разоблачаться, превращаясь из дам и джентльменов восемнадцатого века в современных граждан, а кто и просто домой. Было уже довольно поздно, вечерний спектакль заканчивался в одиннадцать.