Походка ее изменилась: куда-то вдруг ушла подростковая торопливость, и плечи Томы теперь стягивала гордость. Легкость шага, впрочем, осталась, и когда мечтательно смотрел ей вслед, я видел ясно все того же тонконогого олененка, что годом раньше несся за мной через трамвайные пути.

Следом волной накатывала спокойная и теплая сирень, с оттенками корицы и вишневой косточки – будто кто-то решил полакомиться сладким фруктовым десертом у цветущего куста. То шла Яська, возбужденно румяная от распирающего ее удовольствия. Для нее утренний мой подарок оказался громадной неожиданностью. Флакончик был торопливо вскрыт на первой же переменке, и теперь время от времени девушка распускалась беспричинной улыбкой. При взгляде на мальчиков постарше в глазах ее начал проскальзывать вопрос, ею самой, кажется, еще не осознаваемый.

За Мелкой же по школьным коридорам тянулся истинный Восток: недобрый и изящный. Веяло странным: раскаленными песками, жаром сухотравья и толстыми марокканскими коврами – в общем, той экзотикой, что не для нежных дев с одухотворенным взором. Впрочем, ей такое откровенно шло.

Оборотная сторона медали звалась Кузей. Неясное ожидание в ее глазах сменилось к концу дня нешуточной обидой, и я недоумевал – когда же это успел надавать ей столько авансов? Да, она демонстрировала в последнее время и энтузиазм, и послушание, иногда по старинке сверкала в мою сторону ладными коленками, но в ближний круг своих не входила и должна была бы понимать это и сама.

Откупаться от ее обиды было, я чувствовал, неверно, оставлять как есть – опасно.

Я не успел додумать эту мысль, как дела насущные прогнали ее вон.

Сначала, звонко цокая невысокими каблучками, прибежала возбужденная Зорька, да не одна, а почему-то с Паштетом: ей в голову пришла светлая мысль об иных размерах сцены на завтрашнем городском туре. Я благословил их на разведку после уроков.

Затем со словами «прочти до встречи» Чернобурка сунула мне в руки пяток неразборчиво пропечатанных страниц – как бы не четвертую копию. На литературе я отключился: то была выжимка из готовящейся методички ЦК ВЛКСМ по организации поисковых экспедиций. Кто-то толковый убрал оттуда всю воду, оставив ту самую суть, из которой складывается успех: как взаимодействовать с местной милицией, что делать с поднятыми останками, как учитывать найденное оружие, чем должен заниматься штаб отряда.

А под конец урока явилась завуч и выдернула Томку к Тыблоку. «Штирлиц не ждал ничего хорошего от срочного вызова в ставку фюрера», поэтому дальше я считал минуты.

Тома вернулась целой и невредимой и прямо от двери округлила на меня глаза. Я нетерпеливо заерзал на стуле, но тут грянул звонок.

– Ну?! – подскочил я к ней.

На нас заинтересованно косились, и она тихо-тихо прошептала в парту:

– Дядя Вадим звонил… Просил тебя зайти сегодня.

– Ох, – выдохнул я, распрямляясь, и начал лихорадочно прикидывать, чем можно пожертвовать в уже намеченной программе: «Большой дом не потеснить… Черт, когда ж тогда вещи Мелкой покупать?! Ей же послезавтра в пустую квартиру…»

– Хорошо, – кивнул, принимая вводную, – только меня после школы Чернобурка ангажировала не знаю на сколько часов.

– Вот и хорошо, – внезапно обрадовалась Томка, – тогда на ужин приходи.

Она с аппетитом посмотрела на мои губы, и я невольно залыбился.

– Андрей, – вдруг позвали меня от двери.

Я повернулся – то была опять завуч, и она была чем-то встревожена:

– К Татьяне Анатольевне, быстро.

Против ожидания, на челе Тыблока не было ни привычной озабоченности, ни недовольства. Напротив, она посмотрела на меня даже с какой-то тенью сочувствия.

– Что-то случилось? – Голос мой невольно дрогнул.

– Садись, – махнула она рукой в сторону стула.

Я сел и настороженно выпрямился. На миг установилась хрупкая тишина, потом директриса разомкнула уста:

– Мама твоя звонила. Отца повезли на операцию, подозрение на аппендицит.

В груди у меня замолотило.

– Куда повезли? – Я сместился на краешек стула.

Тыблоко опустила взгляд на какой-то листочек:

– Факультетская хирургия.

– Ага. – Я прищурился на портрет Ленина за ее спиной, припоминая размещение этой кафедры, и повторил задумчиво: – Ага.

– Андрюша, – произнесла Тыблоко доверительным тоном, а потом даже вышла из-за стола, подошла вразвалочку ко мне и взгромоздилась на соседний стул. – Все будет хорошо, не волнуйся. У него же с утра ничего не болело? Значит – неосложненный. Он мужчина у вас крепкий, здоровый…

Я с удивлением воззрился на нее и, не найдясь с ответом, промычал что-то невнятное.

– Ну вот и хорошо, – потрепала меня по плечу директриса, – мама сказала, что поехала на кафедру, и тебе сегодня туда не надо. Пока прооперируют, пока от наркоза отойдет… Как только что-то будет ясно, она позвонит домой, жди.

– Ясно, – кивнул я, – спасибо, Татьяна Анатольевна.

Тыблоко наклонилась, внимательно выглядывая что-то в моих глазах. Не выглядела и одобрительно кивнула:

– Хорошо, Андрей. Тогда сейчас иди домой. Завтра… – Она чуть заметно заколебалась. – Завтра сам смотри. Можешь на уроки не приходить.

Я задумчиво почесал затылок.

– Да нет, придется прийти. У нас же завтра город, ребят настроить надо.

– Молодец. – Она вернулась за свой стол и взмахнула, отпуская, рукой. – Тогда беги, успокаивай своих девчонок.

Я так и вывалился в коридор с гримасой изумления на лице.

Две Томки ждали меня, порознь застыв у окон напротив.

– Дым в трубу, пельмени разлепить, – буркнул я в простенок между ними и направился в сторону гардероба.

За моей спиной послышались торопливые шаги. Догнав, каблучки молча пристроились у левого плеча, сандалии – у правого.

«Ладно, – подумал я, принимая неизбежное, – пора разрубать, потом только хуже будет».

Я остановился. На меня тут же уставились две пары встревоженных глаз.

– Ничего страшного, – я старательно излучал уверенность, – у папы аппендицит, но все будет хорошо. Уже оперируют.

«В конце концов, – попытался успокоить сам себя, – в прошлый раз это случилось в предстоящем июле… Сняли с поезда в Джанкое, и в итоге все закончилось вполне благополучно. С чего бы сейчас пошло иначе?»

Нутро мое, противореча разуму, тревожно сжималось: оно знало, что будущее зыбко и ненадежно, а человеки отвратительно хрупки.

– Так… – На миг я ощутил себя на краю глубокого обрыва, потом решился: – Знакомьтесь, девушки. Малыш – это Тома, моя девушка. Ну ты знаешь… Тома, эта мелочь – моя сестра.

Мелкая посмотрела на меня с признательностью, а затем застенчиво улыбнулась Томе. Та же, поняв меня буквально, была потрясена. Не усомнившись в моих словах ни на секунду, она пыталась теперь свести в уме концы с концами – мучительно и безуспешно.