у отца, которого я так и не разглядела. прощения за то зло, которое ему сделал его отец, прощения за своего брата, вычеркнувшего его из памяти, прощения за себя, что посмела осуждать его.

Кто склонит голову перед его судьбой? Никто.

Он знаменитым не был.

Позвонил Клод, сын Пикассо и Франсуазы Жило. С 1974 года он, как и его сестра Палома и Майя Видмайер, дочь Марии Терезы Вальтер, получил юридическое право называться Пикассо и претендовать на звание наследника.

— Марина, ты желаешь присутствовать на похоронах твоего отца?

— Как, по-твоему, я смогу там быть? У меня нет ни гроша.

— Я пришлю тебе билет.

Париж, аэропорт Орли. Клод пришел меня встретить. Я чувствую в нем фальшь и сама становлюсь неестественной. С тех пор как мы виделись, прошло так много времени. Он удивляется, что я без багажа. Я в джинсах, на ногах — сабо, но это не для того, чтобы выглядеть вызывающе, просто с тех пор, как умер мой брат, мне неинтересно покупать себе даже самое необходимое.

— Завтра, — говорит Клод, — ты пойдешь к мэтру Зекри, он занимается вопросами наследства твоего дедушки. Он выпишет тебе чек.

Чек? Почему чек? Не понимаю.

— А пока, — добавляет Клод, — вот, возьми сто франков. Не можешь же ты ходить по Парижу без денег.

Он везет меня к себе, на бульвар Сен-Жермен. Роскошные апартаменты, там нас ждут его совсем новенькая подружка и еще какие-то люди, которых я не знаю.

— Вы хорошо долетели? Желаете что-нибудь выпить? Хотите прямо сейчас взглянуть на вашу комнату?

Они так обходительны, так любезны и деликатны.

— А… а отец?

Это может показаться странным, но, когда Клод спросил, хочу ли я поехать в больницу, где покоится его тело, я без тени колебания согласилась. Меня столько лет не было с ним, что я хотела его увидеть.

Наверное, я подумала о Паблито и о себе, но скорее о Паблито, которому было отказано в праве войти в «Нотр-Дам-де-Ви», когда умер его дедушка. Поэтому я хотела его увидеть.

И заставить воскреснуть.

Отец лежит на белой койке. Лицо у него искаженное. Мне кажется, даже мертвый он страдает. Подойдя, я кладу руку поверх двух его скрещенных рук. Может быть, я его обняла.

Обняла или просто дотронулась? Уже не помню, но в этой комнате с таким бледным светом я хотела удостовериться, что это он, тот, кто, пока жил, был так незаметен и слаб.

Щека… холодная рука. И это все, что осталось мне от него.

На следующий день Клод объявляет мне, что повезет меня на уик-энд в свой загородный дом.

— Похороны состоятся только во вторник. Два дня среди зелени, на свежем воздухе — это тебе будет очень кстати.

Решено и подписано. Как я могла отказаться? Он вошел в роль главы семьи.

У меня этот уик-энд в Нормандии оставил неприятный осадок. Сначала из-за того, что я ни с кем не была знакома и чувствовала себя оставленной, а потом еще и потому, что Клод, из-за недостатка места, устроил меня одну в отдаленном флигельке, где мне пришлось провести целую ночь, дрожа от страха.

Воскресным вечером мы возвращаемся в Париж. Мрачный ужин в ресторане «Липп» в Сен-Жермен-де-Пре, разговоры, в которых я ничего не могу понять, снова квартира Клода.

— Спокойной ночи, Марина. Нам было бы так приятно, если бы в этот вечер с нами был Паблито.

О брате вспомнили в первый раз. Его самоубийство раздражает. Его смерть неприлична.

У испанцев похороны превращаются в праздник. Случай вновь повидаться с родственниками, кузенами, друзьями, которых потеряли из виду. «Oportunidad», как там говорят. Ужин начинается, и вот каждый предается воспоминаниям:

— А помнишь, в тот день мы…

A tal señor, tal honor, то есть всякому своя честь, и вот говорят о Пикассо.

— Qué talento! Qué genio![8]

И пьют за него. И едят за него. И горланят о нем.

Объятия, хохот, набитые рты, гримасничающие губы, понимающие подмигивания, голоса, модулирующие на все лады. Срывающиеся. Хрипловатые.

Comida hecha — compañia deshecha, то есть прошел праздник — и прощай, святой, назавтра все они забудут о моем отце.

Среди гостей племянник дедушки, Вилато. Он наклоняется и шепчет мне на ухо:

— Хорошо, что ты жива.

Палома, Майя, Бернар, Кристина и ее сын Бернар, мой сводный брат… все вдруг столпились вокруг меня.

— Марина, ты должна быть мужественной.

— Марина, жизнь тебя не баловала.

— Марина, твой дедушка, брат и вот теперь отец. Бедная малышка Марина.

Бедная малышка Марина. Мной интересуются.

Я живу среди смерти.

На следующий день у меня встреча с мэтром Баке де Сарьяком, одним из дедушкиных адвокатов. Он пожелал меня видеть, чтобы передать мне конверт, оставленный отцом. В нем сто тысяч франков и записка трясущимся почерком: «Оставляю тебе эту сумму, чтобы поддержать тебя. Сжимаю в объятиях».

Подписано Пауло. Совсем просто — Пауло.

— Ваш отец хотел сам передать вам это, — объясняет мэтр Бакс де Сарьяк, — но он не осмелился вам позвонить.

Мне хочется ему сказать, что я в любом случае не приняла бы от отца этих денег. Мне хочется ему сказать…

Зачем? Я больше не держу зла. Это просто письмо, в котором сто тысяч франков.

Последнее пособие, за которым спряталось раскаяние.

Вокруг меня все суетится Клод. Я провинциалка. Он считает нормальным быть моим гидом в лабиринте делового Парижа.

— Сегодня после обеда ты встречаешься с мэтром Зекри. Он будет ждать. Я ему позвонил.

После смерти отца я вместе с братом Бернаром имею тоже право на наследство Пикассо, что и он, Жаклин, Майя и его сестра Палома. Только без скандалов, он хочет, чтобы все прошло гладко.

— Знаешь, мы ведь, так сказать, тоже страдали. И нам, и нам знакомы несчастья…

Сваливая все в одну кучу, он старается уравнять наши горести, а я — у меня ведь больше нет Паблито…

Мне не хочется отвечать. Ни отдача долгов, ни сведение счетов меня не интересуют, я хочу одного — вырваться из всей этой истории и, главное, убежать от этой семьи, которую объединяют замогильные интересы.

Мэтр Пьер Зекри, нотариус, занимающийся наследством, встречает меня так, как нотариусы принимают имеющих законные права.

— Марина Пикассо, дочь Пауло Пикассо и Эмильенны Лотт, находящейся в разводе с последним, по уставу о правах наследования ab intestat…

Я не слушаю его. У меня совсем другое в голове. Идя сюда, я сломала каблук своего сабо, а у меня нет другой обуви…

Сижу с отсутствующим видом. Вся эта