— Тело молодой женщины было обнаружено в одной из машин, которые арендует мой избирательный штаб. Это все, что я могу вам сказать. Полиция настаивает на том, чтобы мы никак не комментировали эту ситуацию. Но я хочу сделать заявление…

— Когда вы узнали? — выкрикнула женщина из толпы.

— Позвольте мне закончить… Никто из членов нашей партии или сотрудников штаба не замешан в этом деле…

— Вы отрицаете, что скрывали информацию в интересах предвыборной кампании?

Хартманн отыскал глазами того, кто задал последний вопрос. Это был коренастый лысый мужчина лет тридцати пяти, он не выпускал сигарету изо рта и нагло ухмылялся.

— Что?

Репортер протолкнулся ближе.

— Что тут непонятного, Хартманн? — крикнул он сквозь лес микрофонов. — Вы отрицаете, что намеренно вводили публику в заблуждение ради сохранения голосов в вашу пользу? Следует ли нам воспринимать это как линию поведения Либеральной партии и в остальных вопросах?

Он не думал ни секунды. Прорезал толпу, прежде чем Скоугор успела остановить его, схватил репортера за воротник.

Ухмылка не сходила с губ лысого журналиста.

— Я отрицаю, — выпалил Хартманн ему в лицо. — Я категорически отрицаю. — Пауза. Он выпустил воротник из рук, поправил его, будто все это была шутка. — К политике это не имеет никакого отношения. Девушка…

Он оторвался от сценария. Он тонул.

— Троэльс, — окликнула его Скоугор.

— Девушка…

Щелкали фотокамеры. Вокруг колючий забор из микрофонов.

Репортер, которого он едва не ударил сейчас перед всеми, достал из кармана визитку и сунул ему в руку. Не сообразив даже, что делает, Хартманн сомкнул пальцы.

— Троэльс?

Он тонул.

Она взяла его под руку и молча потащила прочь от толпы, в дверь, через вестибюль, через внутренний двор, в мерцающую тишину ратуши, пока они не очутились в безопасности за надежными стенами.

Хартманн осознал, что держит в руках кусочек картона. Глянул на него.

Это была визитка. На ней только номер мобильного телефона. И имя.

«Эрик Салин».

Весь вечер она просидела в темной гостиной перед телевизором, переключаясь с одного новостного канала на другой. В итоговом выпуске передавали:

— Троэльс Хартманн оказывает полиции помощь в расследовании убийства. Он отрицает какую бы то ни было связь с девушкой и с преступлением.

Она повсюду видела плакаты с его портретом. Обаятельный, симпатичный, больше похож на актера, чем на политика. И всегда немного печальный, как ей казалось.

За спиной послышался шорох. Она не обернулась.

Он вошел и опустился возле нее на ковер.

— Машина принадлежала этому политику, — сказала Пернилле. — Сейчас ищут водителя.

Он опустил голову в ладони. Ничего не ответил.

— Почему нам не говорят, что происходит, Тайс? Как будто нас это не касается.

— Нам сообщат, когда что-то станет известно.

Его заторможенность раздражала ее.

— Им известно больше, чем нам. Неужели тебе все равно?

— Не надо, Пернилле!

— Неужели тебе все равно?

Телевизор был единственным источником света в комнате.

— Откуда Нанна могла знать этого водителя? При чем здесь вся эта политика? Как…

— Я не знаю!

Между ними разверзлась пропасть, которой раньше не было. Его большая неуклюжая рука протянулась к ней. Пернилле отодвинулась.

— Послушай, — сказал он, — мне кажется, нам лучше уехать на несколько дней. Можно снять коттедж, как на прошлых выходных.

В полутьме Пернилле изумленно поглядела на мужа, освещенного лишь мерцающим экраном.

— В доме постоянно торчат полицейские, — пояснил он. — Мальчики все время видят Нанну в газетах. И в этом проклятом ящике. Дети в школе тоже про это болтают.

Она заплакала. Он погладил ее по мокрому лицу. На этот раз она не отстранилась.

— И ты, — продолжал он. — Смотришь, смотришь. Все переживаешь заново. Каждую минуту…

— Ты хочешь, чтобы я уехала сейчас из Вестербро? Сейчас, перед похоронами нашей девочки?

Они еще ни разу не произносили это слово. Просто не было сил. Бирк-Ларсен сжал ладони. Зажмурил изо всех сил глаза.

— Завтра мы встретимся со священником, — сказала она. — Обо всем договоримся. Вот что мы будем делать.

Молчание. Тусклый свет из кухни. Большой мужчина с опущенной головой.

Она взяла пульт, нашла другой канал. И продолжала смотреть.

Осторожно, чтобы не заболело сильнее, Лунд стянула свитер, купленный на Фарерах. Осмотрела запачканные кровью дыры. Прикинула, нельзя ли заштопать. Сама она, конечно, не умеет, но…

Свадебное платье по-прежнему висело на манекене, с иголками и нитками в рукавах и вдоль горловины. Ее мать шила только наряды для невест. Должно быть, в этом она видела свою миссию: выдать замуж все женское население мира. Тем не менее Сара оставила свитер возле швейной машинки — а вдруг.

В комнату вошла ее мать, зевая и ворча.

— Ты знаешь, который час?

— Да.

Вибеке уставилась на рабочий стол.

— Прошу тебя не разбрасывать свою одежду повсюду. Не удивительно, что Марк растет таким неорганизованным.

Разумеется, она заметила рану. Подошла, наклонилась, посмотрела:

— Что случилось?

— Ничего.

— У тебя рука порезана.

На плите тушеное мясо с картошкой. Соус застыл. Картошка засохла. Лунд положила на тарелку того и другого, сунула в микроволновку.

— Кот поцарапал.

— Только не говори мне, что это сделал кот.

— Это был бездомный кот.

Они посмотрели друг на друга. И было заключено что-то вроде перемирия. По крайней мере, по этому вопросу.

— Почему ты так упорно цепляешься за свою работу? — спросила Вибеке. — Теперь, когда у тебя появился шанс начать нормальную жизнь?

Пискнула микроволновка. Еда была едва теплой. Сойдет. Она проголодалась. Лунд села, взяла вилку, начала есть.

— Сегодня утром я тебе уже говорила. Это все лишь до пятницы. И мы можем пожить в гостинице, если доставляем тебе неудобства.

Ее мать подошла к столу со стаканом воды в руках:

— Не говори глупостей! Какие могут быть неудобства?

С полным ртом Лунд ответила:

— Извини, мам. Я устала. Давай не будем ссориться.