— Я справлюсь, Майер, — сказала она. — Все под контролем…

Люнге уже бежал. Майер за ним. Две темные фигуры пересекли коридор.

Вопль и звон стекла, горькие проклятия. Потом жуткий короткий удар об асфальт. Тошнотворный звук упавших с высоты плоти и костей.

— Майер? — позвала она.

У окна шевельнулась фигура.

Лунд шагнула туда:

— Майер?

По больничному коридору санитары катили носилки, на которых, привязанный ремнями, без сознания, весь в трубках и приборах, лежал Йон Люнге. Было десять вечера.

— Когда я смогу поговорить с ним? — уже в третий раз спросила Лунд.

Не сбавляя шага, хирург посмотрел на нее, потом сказал:

— Вы серьезно?

— Он выживет? — не отставала она, когда они достигли дверей операционной.

Лунд остановилась, повторила вопрос в два раза громче. Ответа не было. Потом Йон Люнге исчез за дверями.

— У нас есть отпечатки, — сказал ей Майер. — Его обувь тоже уже у криминалистов.

— Он сказал, что был в больнице!

— Ерунда!

— Вы хоть раз слышали такое алиби, Майер? Не был у подружки, не сидел в баре. Кто станет врать, будто ходил к врачу?

Майер молчал.

— Он мне сказал, что потерял ключи где-то в гимназии. Когда он вернулся, машины уже не было.

— Это все вранье! — Майер смотрел на нее, качая головой. — Он ранил вас, Лунд. И на этом бы не остановился. — Он подошел ближе. — Изрезал бы вас на куски. Вас это не волнует?

— Это совсем не значит, что он убил Нанну Бирк-Ларсен. Проверьте больницы.

— Да бросьте. Неужели вы в самом деле думаете…

— Если у него есть алиби, я хочу об этом знать. Выполняйте.

Последнее слово она выкрикнула, что было совсем на нее не похоже. Этот Майер начинал действовать ей на нервы.

Лунд сняла куртку, осмотрела рукав черно-белого свитера. Вещь безнадежно испорчена. Лезвие Люнге искромсало шерстяные нитки и оставило глубокий порез в мякоти пониже плеча.

— Вам стоит показаться врачу…

— Да, пожалуй. Что со старушкой Вилладсен?

— Я позвонил ей, пока вы орали на врачей. Она собирается пожить у родни.

Лунд кивнула. Она уже успокоилась. Рана болела, но показывать это она не собиралась.

— Поезжайте домой, поспите немного, — сказала она Майеру. — И пусть мне сообщат, если его состояние изменится.

Он не двинулся с места.

— Что?

— Я никуда не поеду, пока не увижу, что вашей рукой занимаются.

Очередные теледебаты подошли к концу. В лучшем случае ничья — так оценивал Хартманн итог. На улице он отвел Риэ Скоугор в сторону от скопления людей, ожидающих свои автомобили, и спросил:

— Что слышно от Лунд?

— Ничего.

— Ты с ней связывалась?

— Не могу дозвониться.

Накрапывал дождь. Их водителя не было видно.

— Больше ждать мы не можем. Готовь заявление.

— Наконец-то…

— Передай его тому журналисту, что звонил мне. Он работает честно. Скажи ему, что это эксклюзивно. Выиграем хоть немного времени…

К ним вальяжной походкой приблизился Бремер с пиджаком через плечо, глянул на дождь, передвинулся ближе к стене, укрываясь от капель.

— Экстренное совещание?

Они умолкли.

— Только не обижайся. Мне показалось, сегодня ты был не в форме, — сказал Бремер.

— В самом деле?

Ни один из них не заработал сегодня очков. И не потерял. Но то, как улыбался, стоя перед ним, Бремер, заставило Хартманна задуматься. Каждую тему, каждый вопрос во время дебатов мэр сводил к одному — к оценке личности. То есть к отсутствию у Хартманна опыта, к невозможности доверять ему.

Старый лис, несомненно, что-то знал. И ждал только удобного момента, чтобы нанести удар.

— Да, определенно. Не слишком активно вел себя.

— До выборов еще три недели, — вставила Скоугор. — Достаточно времени…

— Бережете силы для финиша? Разумно. Они вам пригодятся, насколько я слышал. Доброй ночи!

Хартманн смотрел ему вслед.

— Наступит день, когда я разорву этого динозавра на части, — проговорил он.

— Тебе нужно учиться сдерживать эмоции, — заметила Скоугор.

— Ты так считаешь?

— Да. Это хорошо, когда тебя считают страстным, энергичным, преданным делу. А вот политики с дурным характером, Троэльс, избирателям не нравятся.

— Спасибо за совет. Я постараюсь.

— Бремер ищет наши слабые места. Твоя вспыльчивость делает тебя уязвимым. И он не единственный, кто заметил это. — Скоугор отвела взгляд.

— Хорошо, поработаем над этим.

— И у нас неприятности. — Она подняла руку с зажатым в ней телефоном. — О машине уже все знают.

К ним подъехал большой черный автомобиль. Из него вышел водитель из штата мэрии, открыл дверцы.

— Я говорила тебе, что нужно как можно скорее разобраться с этим, — сказала Скоугор. — Теперь у нас огромная проблема, а ведь мы могли задушить ее в зародыше.

— Бремер стоит за этим.

— Скорее, проболтался кто-то из полиции. Откуда мэр мог узнать?

— Двенадцать лет на троне… Может, полиция тоже работает на него.

Мимо прошелестел длинный лимузин. Бремер опустил окно, ухмыльнулся, помахал им как король подданным.

— У него кто-то есть в нашем штабе, — пробормотал Хартманн. — И мы должны узнать, кто именно.

Через десять минут машина затормозила перед ратушей. Ее тут же окружила стая репортеров и фотографов.

— Говори им только то, что мы подготовили, — наставляла Хартманна Скоугор. — Будь спокоен, уверен в себе. Не злись. Не говори ничего лишнего.

И они очутились посреди толпы.

Дождь припустил еще сильнее. Хартманн пробирался к ступеням здания, прислушивался к вопросам, взвешивал каждый из них.

— Хартманн, что вас связывает с Нанной Бирк-Ларсен?

— Где вы были в пятницу?

— Что вы скрываете?

Море враждебных голосов. Добравшись до дверей, он остановился, и вокруг него образовалось кольцо из микрофонов, готовых поймать каждое слово. То, что он скажет, через несколько минут зазвучит по радио, воспроизведется в газетах, будет вечно жить в Глобальной сети.

Он подождал, пока все не стихнут, и потом произнес размеренно, как подобает крупной политической фигуре: