В Оле Билибин обнаружил две старательские артели, привлечённые слухами о колымском золоте. Ещё одна артель уже вела «хищнические работы» как раз на Безымянном. Государству золото не сдавали – оно уходило командам японских и китайских пароходов, зафрахтованных Совторгфлотом для снабжения побережья. Билибина и его товарищей ольцы восприняли как нежелательный орган государственного контроля, который хочет лишить их левых доходов. Ольский райисполком чинил экспедиции всяческие препятствия, жаловаться было некуда: окружной центр – в Николаевске-на-Амуре, ближайшая радиостанция – в 700 километрах. «Наше прибытие в Олу и стремление попасть на Колыму очень не улыбалось ни старателям, ни местным жителям… – вспоминал Билибин. – Такая политика РИКа продолжалась больше года, и лишь осенью 1929 года состав РИКа был сменён и предан суду за противодействие развитию золотого промысла и связанный с этим целый ряд контрреволюционных поступков».

Сумев нанять всего нескольких лошадей, Билибин, чтобы не терять летнего времени (Шаламов позже напишет о «торопливости колымского лета», когда цветут разом все цветы, спешат птицы, звери, геологи, водители, моряки…), решил с группой рабочих дойти до вершин притоков Колымы и оттуда сплавиться до Среднекана. Другие оставались в Оле для организации зимнего транспорта и последующей заброски в тот же район.

Для сплава было два варианта: Бую́нда и Бахапча́ (у Билибина – «Ланкова», «Буянда», «Бохапча», «Средникан»; сейчас пишут «Ланковая», «Буюнда», «Бахапча», «Среднекан»). Буюнда была рекой спокойной, но впадала в Колыму на 70 километров ниже Среднекана. Бахапча – порожистая, «бешеная», зато впадает в Колыму выше Среднекана. Билибин решил рискнуть и сплавиться по Бахапче.

12 августа 1928 года из Олы вышел передовой разведочный отряд: Билибин, Раковский, рабочие Дураков, Алёхин, Чистяков, Лунеко. Вёл караван к сплавбазе на Малтане местный якут Макар Медов, при лошадях также состояли проводники Вензель и Белугин. Так начался путь на Колыму – по неточным картам и белым пятнам. 22 августа Билибин записывает: «Ночью выпал иней. Утро холодное. Подходим к руслу самого Малтана… Здесь это всего лишь небольшой ручеёк. Невдалеке от него лежат громадные рога горного барана свыше 1 пуда весом. Долина слева. Здесь развалины часовни. Это место называется „Церковь“».

На реке Малтан билибинцы «сплачивают» два плота – «Разведчик» длиной десять аршин и двенадцатиаршинный «Даёшь золото!». Прощаются с Медовым и 29 августа отплывают – сначала по обмелевшему Малтану, затем по Бахапче. Тридцатикилометровый порожистый участок прошли за три дня. Иногда плоты застревали на камнях – приходилось лезть в воду, рубить брёвна, перекладывать груз… «Не только было обеспечено наше прибытие на Колыму, но был найден удобный сплавной путь для снабжения приискового района», – заключил Билибин: раз прошли плоты – пройдут и «карбаза́» (особые лодки). Вплоть до 1934 года, пока до Колымы не довели автодорогу, именно Бахапча играла важнейшую роль в снабжении колымских приисков.

10 сентября передовой отряд Билибина добрался до Колымы, через два дня прибыл к устью Среднекана, где земля была уже «хищнически ископана» – ольские старатели били ямы, строили бараки. Билибинцы тоже построили барак на ключе Безымянном и приступили к разведке его долины. Вскоре, уже по снегу, прибыли представители «Союззолота» и перевели старателей на легальное положение.

У старательских артелей кончались продукты, Билибину пришлось с ними делиться. В декабре перешли на собак, конские кишки и кожу… Только 26 декабря наконец пришёл продовольственный транспорт из Олы, а с ним – остальные билибинцы и новые старатели.

Перекопали устье Безымянного, но продолжения россыпи не нашли (зато Билибин выявил её черты, оказавшиеся характерными для большинства колымских россыпей). Настрой был унылым, «золотило плохо». Решили разбиться на два поисковых и два геологических отряда. На реку Утиную, впадающую в Колыму 106 километрами выше Среднекана, послали поисковый отряд Раковского, в верховья Среднекана – отряд Бертина, в верховья Буюнды – отряд Цареградского. Билибин и Казанли направились «в вершину» Малтана.

Двадцатисемилетний начальник экспедиции был высок, жилист, с яркими голубыми глазами, рыжей бородой – настоящий викинг. На поздних снимках Билибин гладко выбрит. Волевое жёсткое лицо, глаза – даже на чёрно-белых карточках – кажется, горят ярким холодным огнём.

12 июня 1929 года Сергей Раковский нашёл в устье реки Утиной богатую россыпь, от которой нередко ведут отсчёт Золотой Колымы. Как раз была годовщина отплытия из Владивостока, и ключ назвали Юбилейным. Вскоре ещё лучшие результаты обнаружились на смежном Холодном ключе. «Не приходилось сомневаться, что эти два ключа имеют крупное промышленное значение», – писал Билибин. Уже в зиму 1929–1930 годов «Союззолото» начало их разведку, до 1933 года эти россыпи оставались крупнейшими объектами золотодобычи на Колыме.

Возвращались осенью 1929 года двумя маршрутами – для изыскания лучшего пути к морю (один из маршрутов позднее стал направлением Колымского тракта). Вышли в бухту Нагаева, где уже действовали культбаза Комитета Севера и агентство Совторгфлота. Впоследствии из посёлка Нагаево вырос Магадан (первоначально его предлагали назвать Дзялбу, Северо-Сталинском или Эвенградом; о возникновении топонима Магадан учёные спорят до сих пор, сходясь лишь на том, что он происходит от какого-то местного слова).

Геолог Евгений Устиев так оценивал результаты билибинского похода: «Горсточка хорошо подобранных, но плохо снаряжённых, ещё не очень опытных, но одержимых единой идеей молодых людей открыла в те годы для Страны Советов громадную территорию к востоку от Лены. Это было второе открытие, поскольку впервые просторные земли Северо-Восточной Азии явили миру сибирские землепроходцы XVII века. Но на этот раз были открыты не только обширные пространства тайги и гор, рек и морей, но и несметные богатства руд и металлов». Вслед за Билибиным пришли другие, напишет Куваев в «Территории»: «Спины их по сей день были прямыми, и каждый, если даже позади числилось два инфаркта, считал себя способным на многое. Так оно и было, потому что любой из этих мужиков прошёл жестокую школу естественного отбора. Они гоняли собачьи упряжки во времена романтического освоения Реки, погибали от голода и тонули. Но не погибли и не потонули. Глушили спирт ящиками во времена славы, но не спились. Месяцами жили на допинге[8], когда золота требовала война, и не свихнулись».

На обратном пути во Владивостоке Билибин делает доклад об открытии грандиозной золотоносной провинции, затем выступает в Иркутске и Москве. Его слушают, но делают поправку на «колымский патриотизм» Билибина. Вернувшись в декабре 1929 года в Ленинград, он продолжил, по его же словам, «пропагандировать Колыму». Ему не очень верили, но дело шло: в 1930-м Валентин Цареградский возглавил Вторую Колымскую экспедицию, подтвердившую наличие промышленных запасов золота.

Сам Билибин остался составлять отчёты и продолжать «лоббистскую» деятельность. Применяя геолого-статистический метод, он оценивает перспективы Колымы – и цифры приводят его самого в «священный ужас». Пересчитывает по-другому, но результат выходит примерно тот же. Тогда Билибин пишет «План развития геологоразведочных работ на Колыме». На первый год требуется потратить на разведку четыре с половиной миллиона рублей, к 1938 году при условии роста финансирования Билибин обещал обеспечить страну запасами золота в размере четырёхкратной добычи по всему СССР на 1930 год. «В зиму 1930/31 г. мне пришлось сделать бесконечное количество докладов, писать докладные записки, уговаривать, убеждать, доказывать. Одни первый раз в жизни слышали о Колыме и наивно спрашивали: „А золото там вообще обнаружено?“ Другие… считали мои цифры фантастическими, нереальными, требовали разведанных запасов. Мои аргументы… о громадности золотоносной области считались необоснованными, – вспоминал Билибин. – Несмотря на громадное количество затраченной мною энергии, все мои попытки потерпели к весне 1931 г. полное фиаско. Правда, была организована постоянная Колымская база ГГРУ[9]… Но средств на работы базы было отпущено много меньше миллиона, без надежды на увеличение их в ближайшие годы. Мой план развития Колымы пришлось похоронить».