— Молился? — прошептал Одиноков. — Я?

— Стали рыть, а там каска, и в ней ты. Живой. Хе-хе-хе. Счастливчик.

Мирон покрутил головой:

— Да, остальные наши — того… Часть в ограду сволокли, а большинство, друг мой, скрылось в неизвестном направлении. Короче, драпанули, когда Титову голову оторвало. И немчура за ними прошла. Быстро так… Сашка Иваниди остался, раненый.

Вася молчал.

— В ногу раненный, — уточнил Мирон.

— А ты чего молодой, а седой? — спросил дед. — Прям как я. Но мне-то уж годков-то…

Василий хотел обдумать эту мысль, но не смог. Решил: «А какая разница».

Вроде всего ничего он бежал утром от колоколенки, что у церкви с погостом, а обратно тащились, казалось, вечность. Посадили его, он привалился к ограде древней могилы. Отдышался, глядя на тела однополчан. Старая бабка пыталась копать сухую землю. Вторая поила водой из жестяной кружки Сашку Иваниди, который лежал недалеко от Василия, с ногою, перетянутой тряпицей.

— Сколько ж я Там был? — прошептал Василий.

— Не знаю, забыл на часы поглядывать, уж извини… — отозвался Мирон.

Первая бабка, оставив лопату в неглубокой яме, подошла к Одинокову. Посмотрела на лицо его прямо, посмотрела искоса. Сказала неуверенно:

— Сумлеваюсь я, как величать вас… Вы в мирной жизни кто были? Не батюшка? Примите от покойников, — и с поклоном вручила ему кулёк с медальонами убитых.

— Не, он — не батюшка, хе-хе-хе…

— Дедуля! — дёргался Мирон. — Куда нам прятаться? Мы при свете не уйдём, надо ждать ночи. А то немцы сейчас нагрянут.

— Да они уж тут. Слышишь?

Действительно, вдалеке звучала уже немецкая речь, тарахтели мотоциклы.

— Это пока в том конце, хе-хе-хе, — кашлял дед. — Село у нас длинное. А все ушли. Привязали к трактору телеги, сложили в них вещи, продукты. Скотину всю свели.

— Идёмте, ребятки, — позвала бабка. — За могилками погребок был. Авось уместитесь.

Мирон поднял Васю, и они уже вместе подняли Сашку Иваниди.

— А эти как же? — спросил Мирон, кивая на убитых.

— Прячьтесь, а об энтих мы позаботимся.

Они со своими винтовками кое-как втиснулись в погребок — на деле, это была яма с гнилой дощатой крышкой, незаметная среди разросшихся кустов сирени. Бабки оставили им полведра воды и тихонечко, вместе с дедом, исчезли.

— Что-то ты, Вася, сегодня тихий, — прошептал Мирон. — Сильно шибануло, да?

Помявшись, Василий честно ответил:

— Со мной говорил Господь.

— Понятно. Сильно шибануло. И что он тебе сказал?

— Он велел мне всегда творить правду… Или говорить правду?..

Один целый, один контуженный и один раненный в ногу брели по июльскому лесу.

Уж чего-чего, а лес Вася Одиноков знал. До переезда в Москву в таких ему пришлось глухих местах пожить, что здешний лесок его и не пугал, и трудностей не сулил. Мирон — он, в общем, тоже ведь вырос не в столице. Но, конечно, между туристическими походами «на природу» и нынешним их бегством была большая разница.

Раненый Иваниди вообще ничего в лесу не понимал.

По ходу дела Вася им показывал, на что тут нужно обращать внимание, что можно есть и как ориентироваться. Говорить все они старались негромко.

— Вы зверя не бойтесь. Он сам боится. Главное, не провоцировать его, не пугать. Ой, смотрите: так рано, а пчёлы летят. Хороший день будет… Вот ещё: если вы — на пути зверя, на его тропе, то ему это не понравится. Уходите — он увидит и оценит. У меня случай был. Шёл я, а там кабанья тропа…

Ребята слушали его невнимательно. Никаких зверей рядом не наблюдалось, и вообще они не собирались жить в лесу долго.

— Иваниди, — приставал к греку Мирон, — как тебя могли в ногу ранить?

— Не помню я… Сидел в окопе, стрелял. Вдруг, бац, и раненый лежу на кладбище… Наверное, пуля в окоп залетела.

— Ага… В окоп залетела… Как вон та пчела. Признавайся: бежать, небось, хотел?

— Нет, говорю же…

Рана у него была, на взгляд товарищей, пустяковая, но сам он так не считал: шёл с трудом, наступать на ногу боялся, подпирал себя дубинкой. Других лекарств для дезинфекции, кроме фляжки самогона, принесённой дедом за полночь, у них не было. Обработали Сашке рану самогоном, перевязали, да и повели в лес.

Вася же, внешне совсем целый, чувствовал себя странно. Что-то его изнутри ломало, заставляя болтать о чём придётся. Может, через эти рассказы он поддерживал свою связь с миром? Чтобы этот мир заметил, если он вдруг скопытится?.. Речь его была возбуждённой, прерывистой, перемежающейся нервными смешками.

— А однажды, — начал он новую сказку, — в меня стрелял беглый заключённый…

Дело было в прошлом году, во время летнего выезда на практику, в Восточной Сибири. Шли по гористой тайге втроём, два опытных геолога и Вася Одиноков.

— Там без оружия нельзя ходить, — нетвёрдо ступая по траве, говорил Вася. — У всех были винтовки. И вдруг — бац, и я лежу. У-у-у, ужас.

— Ранили? — спросил Иваниди.

— Нет, что ты. У геологов такие… Ну как тебе объяснить? Не рюкзак, нет… Слово какое смешное, «рюкзак». Ну вроде рюкзака, сразу на спину и на грудь — но это такой, на самом деле, жилет, на котором много-много карманов. Геолог образцы минералов в него складывает. В эти карманы. Если чего найдёт, конечно. Туда же суёт рапортичку, где найдено. Плоская такая штука вдоль тела. Она получается каменная, — и Василий начал давиться смехом. Однако справился, спросил: — Понятно?

— Понятно, — усмехнулся Мирон.

— Ха-ха-ха, — дошло до Иваниди.

— Я ему и попал под прицел. А тех двоих ему не видно было. Вот он дурак-то. Был бы я простой охотник, без жилета своего, убил бы меня. А так он попал в каменный жилет, и я — брык. И валяюсь! — Василий засмеялся. — Он и пошёл с той сопочки вниз, чтобы всё с меня забрать. Идёт себе радостный…

— Ничего себе…

— …А я его лёжа из винтовки! — и Василий затрясся от смеха.

— Насмерть?

— Ну да! Потом Сергей Сергеевич ругался: зачем, говорит, ты его убил? Теперь тащить придётся. А так сам бы шёл. А я сначала и не знал, что убил его.

— И что вы с ним сделали? — спросил Иваниди.

— Съели, — предположил Мирон. — Тайга ведь, голодно.

— Хи-хи-хи…

— Ха-ха-ха…

— Волоком до реки тащили, там у нас лодка была.

— И чего? — с интересом спросил Мирон. Всё-таки журналист есть журналист.

— Чего, чего… Приехали с НКВД, говорят, дядька с лагерей, убил троих при побеге, — язык уже заплетался, но Вася, хихикая, продолжал: — Нам благодарность объявили. А у меня потом от той пули синяк держался два месяца.