– Я полагаю, Мари, – произнес он после некоторого молчания, – что этот рабочий сеанс и все эти серьезные умозаключения, сделанные вами о самой себе и обо мне… делают из вас аналитика, способного в свой черед обучать аналитиков в чистой традиции дидактического психоанализа. И я не сомневаюсь, что вы успешно займетесь этим.

Фрейд перевел взгляд на руку Мари, которую он по профессионально-этическим причинам никогда не хотел брать в свою, когда она просила его об этом… хотя, быть может, это была всего лишь цензура своего Сверх-Я, сопротивлявшегося его желанию сделать это.

И, взяв руку Мари, он долго держал ее в своей.

Антон Зауэрвальд остановился перед домом № 20 по Мэйрсфилд Гарденс, в двадцати минутах ходьбы от Примроуз-Хилл, где Фрейды начали свою английскую жизнь.

Посмотрел на восхитительное, окруженное садом четырехэтажное здание и вступил на дорожку из красного кирпича. Двери и окна, выкрашенные голубым, придавали дому безмятежно-веселый вид.

Он позвонил в дверь. Ему открыла Паула, с тем же выражением лица, какое у нее было в Вене – ритуал не изменился. Она помогла ему снять плащ, взяла его шляпу, перчатки и чемодан. За ней следовала маленькая собачка, которую он никогда раньше не видел.

Паула объяснила, что это Джумбо – он всюду ходит за ней по пятам. Люн пока тут нет, потому что ее поместили в карантин, как только они приехали в Дувр. Доктор Фрейд нашел силы проведать ее в собачьем приюте, чтобы показать ей свою любовь. А в ожидании возвращения любимицы они купили пекинеса – без собаки как-то пусто.

Когда Зауэрвальд вошел в дом, то решил, что у него галлюцинация. Это была точная копия венской квартиры Фрейдов. Все, что он видел в доме № 19 по Берггассе после их отъезда, было воспроизведено тут вплоть до мелочей. Кабинет психоаналитика будто перенесся сюда из Вены. В книжных шкафах полторы тысячи старинных переплетенных фолиантов на английском, итальянском, испанском, французском и немецком. Их могло бы быть еще больше, но он знал, что Фрейд продал более восьмисот томов американским книготорговцам и библиотекам, чтобы оставить деньги своим сестрам.

Мебель, книги, письменный стол и, конечно, кушетка, покрытая роскошной драпировкой, находились в главной комнате с выходящим на улицу окном во всю стену. Во всех углах стояли витрины в стиле Бидермайера, некоторые из розового дерева, другие из красного, и в них были выставлены драгоценные статуэтки. Гувернантка вспомнила, как их надо расставить, чтобы хозяин мог отыскать каждую.

Проходя мимо, Зауэрвальд узнал кающегося Будду, а также богов Древнего Египта, которых он видел на столе Фрейда рядом с бронзовыми богинями египетского пантеона. Вот Озирис вместе с многими другими похожими на него фигурками, вот многочисленные статуэтки из античной Греции. Самая внушительная из них – Эрос из Мирины, лишенный своей лиры. Все эти предметы казались живыми, поскольку были носителями вечно обновляемого желания их владельца поддерживать связь с теми, кого он любит.

Со второго этажа спустилась Анна в длинном сером платье, которое оттеняло ее темные волосы и большие глаза, округлившиеся от удивления. Она пригласила его пройти в гостиную на первом и предложила чашку чая. Анна была возбуждена и взволнована, ей было явно не по себе. Она прекрасно помнила, что, когда они виделись в последний раз, ее жизнь была в его руках.

– Папа готов вас принять, – проговорила она. – В последнее время он не очень хорошо себя чувствует… Его болезнь прогрессирует, хотя он не хочет этого принять. Ему очень не хватает Пихлера, хирурга, который оперировал его в Вене…

– У кого он наблюдается? – поинтересовался Зауэрвальд.

– У своего врача, Макса Шура, которого принцесса Мари уговорила приехать сюда. Но Шур чувствует себя подавленным из-за ответственности, которая на нем лежит. Есть также доктор Экснер, рекомендованный Пихлером, но ему, конечно, не хватает опыта для более сложных случаев. Появились поражения, которые очень беспокоят доктора Шура. Мари беспрестанно пишет ему по этому поводу, чтобы держать его в курсе рекомендаций, добытых ею по поводу его болезни.

– Как она?

– Проведала нас на прошлой неделе. Показала фильмы о «Морской лилии» – своей резиденции в Сен-Тропе. Она так часто предлагала принять нас там вместе со своей семьей. Теперь благодаря магии кино мы увидели красоту этого места, полностью созданного ею ради своего «счастья наяды», как она это называет, поскольку очень любит купаться в этом лазурном море. И она поощряла отца завершить свой труд. Сказала, что спасла многих психоаналитиков евреев, бежавших из Германии и Австрии, – добавила Анна после некоторого колебания.

– Надо организовать приезд доктора Пихлера, – сказал Зауэрвальд. – Но для него будет нелегко добиться английской визы, поскольку он не еврей. Мне самому было бы трудно.

– Папа удивлен вашим визитом. Удивлен, но рад, и я думаю, у него есть что вам сказать. Мы все знаем, чем обязаны вам, – добавила она почти неслышно. – Без вас мы бы здесь не были… Идемте, думаю, он уже готов вас принять.

Она проводила его в комнату, смежную с кабинетом Зигмунда Фрейда, где тот отдыхал.

Наконец, он увидел Фрейда. Тот полулежал в шезлонге с открытой книгой – иллюстрированным изданием Библии. Он выглядел бледным и ослабевшим, но в его глазах сохранился особый блеск. Рядом с ним на комоде стояли безделушки из нефрита и великолепная китайская ваза, на которой задерживается взгляд, как и на всех остальных предметах в кабинете, которые завораживали.

– А, вы смотрите на вазу, – заметил Фрейд. – Обратите внимание, там нарисованы три эмблематических дерева: слива, сосна и бамбук. Слива олицетворяет независимость, поскольку ее цветы распускаются, не имея нужды в плодах; сосна – зиму и сопротивление холоду, что означает постоянство и стойкость дружбы; а бамбук гнется, но не ломается – это верность и постоянство, драгоценные качества в друзьях… Я рад видеть вас здесь, – добавил он, протягивая руку. – Анна предупредила меня, что вы зайдете, но не сказала зачем. На самом деле она боялась, как бы вы тут не оказались ради слежки за нами!

– Я хотел вас видеть. Вы ведь помните, что я люблю путешествовать? Хотел лично удостовериться, что моя миссия успешно завершилась. Но я и в самом деле вижу, что здесь все на своих местах и в полном порядке.

– Это благодаря вам мои книги и статуэтки снова со мной, – сказал Фрейд. – С ними я не чувствую себя здесь на чужбине. И они напоминают мне о моих прежних путешествиях, о друзьях, которые мне их дарили.

– Я сам их упаковывал, вместе с вашими одеялами и постельным бельем.

– Нам хорошо здесь. Англичане устроили мне восторженную встречу. Я даже принял двух секретарей из Королевского общества, которые привезли сюда священную книгу этого почтенного заведения, чтобы я поставил в ней свою подпись. Они согласились нарушить правило из-за моей болезни и предприняли эту поездку исключительно ради моей особы. Такие поблажки оказывают только королям. Так что я присоединил свое имя к именам Ньютона и Дарвина… И оказался в хорошей компании, не правда ли? Я снова начал работать над своим «Моисеем» и намереваюсь закончить его, хотя не знаю, сколько времени сердце позволит мне выполнять эту работу. Но писательство поддерживает меня в форме. Мне бы хотелось закончить сочинение своих последних посланий к человечеству. А еще я затеял писать «Краткий курс психоанализа». Подумал, что такое произведение наверняка будет довольно полезно, не так ли? И опять вернулся к вопросу, который уже давно меня изводит. Это касается Шекспира. Кто же все-таки автор его монументального наследия – он или Френсис Бэкон? Или есть другая гипотеза? С тех пор как я здесь, это не дает мне покоя. Идет ли речь о стратфордском мещанине или же о человеке благородного происхождения и большой культуры? Я читал его, когда был подростком, учил его трагедии наизусть…