Андрес взял обе мои руки, зажал в своих и очень нежно на меня посмотрел. Так нежно, что я смутилась еще больше, хотя это казалось уже невозможным – куда уж больше смущаться после того, как я его незаслуженно обидела?

– Наверное, я и раньше тебе нравился. – Он улыбнулся мне и добавил: – Только на тебя как раз приворот и действовал, не давая этого понять. Возможно, вино тоже в этом немного виновато. Эльфийские вина иной раз позволяют увидеть то, о чем и не догадываешься.

– Ты меня простишь?

– Я подумаю, – важно кивнул он, принимая необычайно забавный напыщенный вид, – что с тебя стребовать в качестве компенсации…

– Постыдились бы, – недовольно сказала фьордина Нильте. – В доме только что произошло убийство, причем не кого-нибудь, а родной сестры Патрисии, а они стоят как ни в чем ни бывало, воркуют, улыбаются. Вы еще целоваться начните.

Выглядела она этакой непогрешимой матроной, полностью убежденной в собственной правоте. Обвинение было не только в голосе, но и в каждом высокомерном жесте, направленном на нас. Я несколько растерялась от агрессивного напора, но ее никто не поддержал. Бруно так и не открыл глаза. Даниэль не сказал ничего, только как-то нехорошо, тяжело посмотрел и отвернулся. Ему тоже сейчас было нелегко – узнать, что мои чувства к нему были лишь следствием приворота, не очень-то и приятно. Если, конечно, он не сделал это сам. Но теперь я трижды подумаю, прежде чем бросаться подобными обвинениями.

– А почему мы должны стыдиться? – невозмутимо ответил Андрес. – Вам же не стыдно нести всю эту чушь о возможном убийце? Что касается погибшей, то характер у нее самой был таков, что едва бы она переживала о чьей-либо смерти. Сестринских чувств у нее точно не было.

– Вот и Патрисия в этом вопросе пошла в сестрицу, – ехидно сказала фьордина Нильте. – Ни слезинки не пролила. А ведь столько лет в одном доме прожили, столько всего общего было…

Мне показалось, что в ее словах прозвучал неприличный намек на Даниэля, в которого обвиняющая фьордина стрельнула глазками. То ли чтобы привлечь его на свою сторону, то ли добиться подтверждения, что вот оно, это общее, сидит в нашей гостиной в кресле. Вот только знать ей это было неоткуда, дальше нашего дома история не вышла. Но в одном Тереса была права – забыть мне случившееся не удастся, наверное, никогда, пусть даже оно перестало для меня быть столь важным.

– У нас было очень мало общего, – резко ответила я.

– Это действительно так, – неожиданно пришел мне на помощь Даниэль. – Тереса и Патрисия совсем не похожи.

– Внешне, – заметила фьордина Нильте.

– И внутренне, – ответил он. – Можете мне поверить, я столько лет с этой семьей знаком.

– И все равно, – уже не с таким напором продолжила она. – Правила приличия на то и вырабатывались столетиями, чтобы их соблюдали воспитанные люди.

– Чем мы нарушаем приличия, разговаривая друг с другом? – не уступал позиций Андрес. – По-вашему, показная скорбь много лучше?

– Умерла ее родная сестра, – повторила фьордина Нильте уже изрядно всем надоевшее. – Неужели ее смерть не вызвала у Патрисии хоть каких-то чувств?

– Наверное, это ужасно, но нет, – ответила я. – Еще недавно мне казалось, что я ненавижу Тересу, но сейчас и этого нет.

– В самом деле? Вы ее ненавидели? – заинтересованно спросил незаметно вошедший капитан Суарес. – Наверняка у вас была на это серьезная причина?

Я невольно бросила взгляд в сторону Даниэля. Что может быть серьезней соблазнения жениха накануне свадьбы? Разве что убийство любимой канарейки…

– Не думаю, что стоит об этом говорить, – ответила я. – Для следствия это не важно.

– Что важно, а что не важно – решать мне, – возразил сыскарь. – Может, причина была настолько серьезна…

Он сделал паузу, позволяя мне додумать за него. Настолько серьезна, что я лично убила Тересу. Вспылила и приложила ее тем, что под руку попало. Да хоть массивной статуэткой Богини плодородия, привезенной родителями в свое время из поездки в Корбинианское королевство и выпрошенной Тересой для собственного пользования. Да, эта тяжелая рельефная штуковина просто идеально бы подошла. А что Дара у меня не хватило бы провести ритуал, так рядом со мной стоит Андрес, почти полноценный маг, чьих сил на такую безделицу хватило бы точно.

– Но порядок нарушать мы не будем, – продолжил сыскарь. – Сейчас по плану разговор с безутешным женихом. Кто здесь Бруно Берлисенсис?

Бруно молча встал и направился к двери. Фьордина Нильте проводила его тяжелым оценивающим взглядом, небрежно откинулась на спинку кресла и огляделась. На удивление, говорить о виновности Берлисенсисов она не торопилась. Видно, никаких новых идей за это время в голове не появилось, а старые оказались не столь эффективны, как хотелось.

– Патрисия, у вас удивительно уютная гостиная, – неожиданно сказала она.

– Спасибо, – удивленно ответила я. – Но это скорее заслуга мамы.

– Не скромничайте. – Она хищно мне улыбнулась, и я внутренне подобралась. – Без вас точно не обошлось. Я, как человек, приближенный к искусству, не могу не заметить, с каким вкусом вы одеваетесь.

– Спасибо, – повторила я.

Я была уверена, что попытка мне польстить – лишь пролог к чему-то намного более важному для нее, а значит, продолжение последует прямо сейчас. Так и оказалось.

– Но маленькое замечание к этому помещению у меня все же есть, – небрежно сказала фьордина, благосклонно кивнув головой на мое «спасибо». – Малюсенькое. Совсем крошечное. – Она опять мне улыбнулась, на этот раз слащаво-приторной улыбочкой. – Мне кажется, здесь не хватает пары ярких цветовых акцентов. Две-три картины спасли бы положение, и гостиная ваша заиграла бы красками и стала бы просто идеальной. Что скажете?

– Я даже не знаю, – растерялась я.

– Зато я знаю, – гордо заявила фьордина Нильте. – На ваше счастье у меня остались две, увы, всего лишь две картины моей любимой невестки Алисии. Они идеально впишутся в ваш интерьер. Вот сюда. – Она встала и прошла к месту, на котором она жаждала повесить лично проданную картину. – И сюда, – указала она еще одно место. – Исключительно из уважения к вашему художественному вкусу цена будет просто символической. Вы же понимаете, настоящему художнику приятнее знать, что его работы у ценителя, чем у того, кто настолько не разбирается в живописи, что готов повесить его работы даже вверх ногами, не видя никакой разницы.

Она сделала пренебрежительный жест рукой, обозначая свое отношение к тому неизвестному, что так оскорбил труд ее ненаглядной невестки, о которой она пару часов назад говорила не слишком лицеприятные вещи. Поза и лицо фьордины выражали снисходительную уверенность, что я, как истинный ценитель прекрасного, не допущу такого отвратительного отношения к произведениям искусства и повешу их так, как подобает.

– Боюсь, я не имею права что-то здесь менять, – ответила я, совсем не вдохновившись столь щедрым предложением.