Вот уже неделю Анита находилась в Дебрецене – старинном городе, который в ходе нынешней революции стал фактически столицей Венгрии. Именно здесь, в Дебреценской Большой церкви, как чаще всего называли новый Реформатский собор, двумя месяцами ранее лидер мятежа Кошут открыл заседание Государственного собрания и зачитал декларацию о независимости от империи Габсбургов.

Второй по величине город самопровозглашенной республики, имеющий шестивековую историю, был, вероятно, красив, однако Аните не дали возможности полюбоваться его достопримечательностями. Из логова лесных разбойников она попала в золотую клетку, если так можно было назвать темную, мрачную с виду крепость, построенную в тринадцатом столетии. Высокие угловые башни образовывали правильный четырехугольник, гранями которого служили толстые неприступные стены, поросшие мхом. В достаточно просторном внутреннем дворе размещались хозяйственные постройки и конюшни, а подходы к крепости прикрывала рощица диких каштанов.

Крепость носила зловещее название: Приют Мертвецов. Предание, пересказанное Аните словоохотливым Шандором, гласило, что под стенами этой твердыни в былые времена сложили головы сотни удальцов, желавших ее захватить. В память об этом и заодно в назидание будущим захватчикам на внешних стенах укрепления были вырезаны барельефы, изображавшие пляску смерти – вереницы танцующих скелетов. Они производили угнетающее впечатление, и Анита была рада, что увидела их лишь мимоходом – когда карета с нею и Шандором подъезжала к крепостным воротам. Внутри крепость не имела никаких украшений, что лишний раз подчеркивало ее сугубо военное назначение.

Излагали, впрочем, и вторую версию того, откуда пошло название. Крепость с пятнадцатого по восемнадцатый век принадлежала знаменитому роду Батори, каковой факт удостоверялся наличием на наружной стене, как раз под скелетами, фамильного герба. Магнатский, а после княжеский и королевский род Батори известен был не только удалым воеводой Стефаном, который в эпоху Иоанна Грозного опустошал Смоленщину и Черниговщину, но и Кровавой графиней Елизаветой, страдавшей патологической жестокостью и убившей за четверть века шестьсот пятьдесят молодых девушек.

Аните отвели комнатку в южной башне. Стены здесь были завешены выцветшими однотонными гобеленами, кровать напоминала походную кушетку, а из прочей мебели наличествовали только столик на гнутых ножках, шкаф из рассохшегося дерева и два стула. Аниту с ее врожденной неприхотливостью спартанская обстановка нисколько не тяготила. Крепость напоминала ей родовой замок в Кастилии, где жил дон Морено, от которого пошел род Моррьентесов. В том замке прошла половина детства Аниты, и дебреценская фортеция вызывала чувство щемящей ностальгии. Но в этом историческом месте, где все дышало древностью, Анита была не гостьей – она была заложницей.

Нет, держали ее не в кандалах, окно комнатки не было забрано решеткой, за порядком следила служанка с непроизносимым именем Эрзсебет (Анита, чтобы не ломать язык, сразу стала звать ее на британский манер – Бетти), а кормили, как в лучших венгерских харчевнях: знаменитый гуляш из нежной телятины, халасли, бограч, паприкаш и множество других вкусностей, большинство из которых Анита раньше не пробовала. Тем не менее ей сразу дали понять, в каком качестве она здесь пребывает. Ей разрешалось гулять по своей башне и выходить во двор. Заглядывать в три остальные башни и тем более покидать пределы крепости категорически возбранялось.

– Это для вашей же безопасности, – пояснил Шандор в первый день, ознакомив Аниту с нехитрыми правилами. – Пусть как можно меньше людей знают, что в самом центре революции проживает подданная жандарма Европы. Еще, чего доброго, примут вас за шпионку.

Жандармом Европы, как уже знала Анита, в Венгрии окрестили российского императора – за то, что отправил на подмогу Францу-Иосифу армию Паскевича. Эта армия, по слухам, стояла уже в считаных десятках верст от Дебрецена, поэтому в воздухе витало напряжение. Анита не ведала, кто жил в трех других башнях, видела лишь, как время от времени во двор въезжали всадники на взмыленных конях. Блестели офицерские знаки отличия и дорогое оружие, из чего Анита заключила, что крепость является чем-то вроде штаба восставших. Или, по крайней мере, гостиницей для высоких чинов.

В южной башне, кроме нее и Бетти, не жил никто. Комната Аниты была на самом верху, а все помещения ниже стояли запертыми. Бетти, чья мать была родом с Западной Украины, немного знала русский язык – потому и была приставлена к пленнице. Анита прекрасно понимала, что это не столько служанка, сколько надсмотрщица. Бетти вечно толклась где-то рядом, часто без спроса входила в комнату госпожи под самыми вздорными предлогами, а прогуливаясь во дворе, Анита постоянно видела в окошке башни ее круглую рожицу.

Обязанности горничной Бетти выполняла безукоризненно, но расспрашивать ее о чем-либо важном было совершенно бесполезным занятием. Сколько человек проживает в крепости и кто они? Что находится в нижних комнатах южной башни? Какова сейчас ситуация на фронте? На все эти вопросы Бетти не отвечала, прикидываясь, будто не понимает.

Ответила она лишь однажды – когда Анита спросила у нее, кто такой Шандор.

– Як же! – Бетти всплеснула загорелыми ручками. – Это же поэт! Очень знаменитый!

– Да? – удивилась Анита. – И где же он знаменит?

– Во всем мире! Он почти как ваш Пушкин…

Анита решила, что дура-девка ляпнула глупость, но приехавший вскоре Шандор подтвердил, что пишет стихи. Правда, он не претендовал на всемирную известность, но Анита сделала вывод, что перед нею отнюдь не графоман и что в родной стране его любят и почитают, как лучшего литератора своей эпохи. Так, во всяком случае, выходило по его собственным не очень скромным словам. Анита попросила прочесть что-нибудь. Шандор прочел сначала на венгерском. Поразительно, но язык, казавшийся Аните корявым и сучковатым, как необструганное бревно, вдруг зазвучал в устах молодого сладкопевца весьма мелодично. Затем Шандор перевел прочитанное на французский – чтобы Анита поняла смысл. Стихи ей понравились – они оказались наполненными глубоким подтекстом и оригинальными метафорами.

– «Что есть любовь? – повторила она понравившуюся концовку. – Гнездо лесной птицы. Если его уничтожит гроза, птица совьет себе другое…» Вы в самом деле так считаете?

– За мою жизнь я свил себе несколько гнезд, – ответил венгерский Пушкин, – но все они разорены. Однако я не теряю надежды… – И посмотрел на Аниту так пламенно, что она почувствовала, как краснеет.

Безусловно, он был к ней неравнодушен, этот юноша с душой лирика, разумом политика и сердцем солдата. Какой вес он имел в правительстве восставших, Анита так и не выяснила, но, вне всяких сомнений, немалый. Шандор навещал Аниту почти каждый день, добился для нее максимальных удобств, какие только возможны были в этой суровой цитадели. Ей вернули отобранный похитителями еще в Цюрихе ридикюль со всем его содержимым и даже (на чем она настаивала особо) американскую булавку, с помощью которой она вывела из строя двоих конвоиров по пути в Венгрию. Здесь, впрочем, рассчитывать на эффективность столь смехотворного оружия не приходилось. Ворота в крепостных стенах охранялись днем и ночью, у каждой створки стояли по двое часовых, сменявшиеся раз в два часа. Едва Анита приближалась к ним во время прогулок по двору, они молча скрещивали перед нею штыки и не откликнулись ни единым словом на все ее попытки завести беседу.