Он подхватил огромный пакет и затрусил к своей «Газели». Ей захотелось убежать. Исчезнуть, а потом сменить квартиру. Чтобы не видеть его больше никогда, никогда, никогда…

Но она осталась.

– Как вас все-таки зовут? – спросил он, неспешно катя по огромному залу ее тележку.

– Ми… Людмила, – спохватилась она.

– А просто Милой звать нельзя?

– Как? – переспросила она.

– Милой.

У нее дыхание перехватило. Опять захотелось убежать. Ничем хорошим это не кончится. Он даже не ребенок, которого нельзя обманывать. Он просто… Глебушка. Если позволить ему звать себя Милой, все, она пропала!

– Как хочешь, так и зови, – буркнула она. – Ты с работы?

– Да. Конечно. Молока надо?

– Да. Один живешь?

– Нет. С мамой и с сестрой.

– С мамой и с сестрой, – эхом повторила она. – И кетчуп. Прихвати, пожалуйста, с полки кетчуп. А сколько тебе лет?

– Двадцать восемь.

«Мы ровесники! Нет, теперь я по паспорту старше на три года. А на самом деле мы ровесники. Но это же смешно!»

Она чувствовала себя старше на целую вечность. На ту лавину, внезапно обрушившуюся с гор, на Тимкину ненависть, на три ограбленные квартиры, на…

– А тебе? Тебе сколько лет?

– Столько же. То есть чуть-чуть побольше. – Она смешалась и разозлилась. – Ты разве не знаешь, что женщину об этом не спрашивают? О возрасте!

– Нет. Не знаю.

– И ты не был женат? Салат в корзинку положи.

– Нет. Не успел.

– А девушки? Были у тебя девушки?

– А разве мужчину об этом спрашивают? – Она заглянула в наивные серые глаза и оторопела: в них плясали золотые искорки. А он не так прост, Глебушка! Ишь ты, ловелас! А прикидывается простачком!

– Спрашивают обо всем.

– Это надо? – он взял с полки диковинный экзотический фрукт, похожий на…

Она невольно залилась краской: это что, намек? Сказала тихо:

– Положи. Лето сейчас, фрукты мы и на рынке купим.

– По крайней мере, не так сразу.

– Что не так сразу?

– Спрашивают не так сразу. Сколько было женщин, и каких я предпочитаю. Можно мы перейдем на «ты»?

– Глебушка, ты чудо!

– Я тоже так думаю, – он пригладил рукой каштановый вихор на макушке и вдруг лихо ей подмигнул: – А ведь сработало, а? Не зря я тебя каждый вечер здесь поджидал…

…Она сама от себя не ожидала, что это может случиться так внезапно, без долгих ухаживаний, романтического ужина при свечах, шампанского и обручального кольца. Как это было с Тимкой. Наверное, она просто повзрослела. Прелестная девочка Людочка умерла, а Мила понимала, что ждать глупо и разговаривать об этом тоже глупо, объяснять как да что, а главное, зачем. Да ни за чем! Просто потому, что хочется. Взрослая женщина, измученная долгим воздержанием, почувствовала зверский голод, как только посмотрела на голый торс проводившего ее до дома мужчины, потому что этот оболтус, открывая бутылку с минеральной водой, умудрился облиться. И тут же стянул с себя мокрую футболку. Лето, в квартире духота.

Он остался в одних джинсах и стал выкладывать из пакета на круглый поднос спелые персики, ароматные, с нежным пушком. А у нее вдруг ноги подогнулись. Словно что-то в груди оборвалось. Она смотрела на него и почти не дышала. Сейчас ей казалось, что Глебушка – самый красивый мужчина на свете. Куда там Тимке! И где он, Тимка?..

Она отошла к окну, постаралась дышать ровнее и вспомнить, как это было раньше. Надо найти какие-то слова, чтобы Глебушка все понял. Или повернуться, посмотреть ему в глаза особым взглядом. Как это делается-то? Он ведь недотепа. Сейчас разберет сумки и скажет: давай, Мила, пить чай! Да какой там чай?!

Она стояла, отвернувшись к окну, чтобы он не видел выражение ее лица, а напряженной спиной ждала, что он подойдет и обнимет. Сам. Первый.

Он подошел и очень осторожно, бережно положил руки на ее плечи, погладил их и замер. Она тоже замерла. «Можно?» – ласково спросили его руки. И она, уставшая ждать, резко развернулась и впилась в его губы поцелуем, словно оса в сочную мякоть созревшего плода, и языком стала высасывать эту мякоть до самого дна. Похоже, он испугался, потому что сказал:

– Т-с-с. Тихо, тихо… Не спеши…

Он снимал с нее мокрую футболку (нет, она не облилась минеральной водой, просто от волнения вспотела) так же осторожно, как перед этим гладил ее плечи, и словно не веря в то, что сейчас случится. Что эта женщина, такая уверенная в себе, властная, злая на язык, отдастся ему прямо здесь, на кухне, на столе, отодвинув нетерпеливой рукой поднос, полный ароматных персиков. Она и сама от себя этого не ожидала. Какой-то первобытной ярости, жадности, нетерпения, а главное, спешки. Он все время говорил:

– Тс-с-с… Тихо, тихо…

Он, а не она. Это она его торопила, не дав как следует раздеться. Потом от стыда она ревела в ванной комнате, а он подбирал с пола упавшие персики, мыл их под краном и аккуратно укладывал обратно на поднос. А после тихонько скребся в дверь:

– Мила… Мила, ну прости!

Она открыла дверь и спросила со злостью:

– Кого простить? При чем здесь ты?

– Не надо было на меня набрасываться, – виновато сказал он. – Я растерялся.

– Да ты что? – Она энергично стала вытирать лицо полотенцем. Глаза от слез распухли и покраснели. – Не смотри, – сказала она сердито.

– Мне надо было тебя отталкивать и кричать: «Нет, не надо, ни за что!»? Или соседей позвать? Скажи, как мне следовало поступить, и я это учту.

– Замолчи! Ты что, издеваешься надо мной?! – она замахнулась полотенцем. Он послушно подставил щеку:

– Сюда.

Потом, так и не дождавшись пощечины, развернулся другим боком:

– И сюда. Пожалуйста.

Ее рука бессильно опустилась.

– Сколько ты уже не… ну, того, – он смутился. – На голодном пайке?

– Тебе-то какая разница? – спросила она горько. – Ты свое получил. Как чувствовал, что ли?

– Не надо так, – сказал он тихо.

Она молча прошла на кухню. Ужин они готовили вместе. Глебушка старательно чистил картошку, а она резала овощи в салат, то и дело прикладывая под глаза ломтики огурцов. Чтобы отеки прошли, и кожа снова стала гладкой.

– Ну, хочешь, я на тебе завтра женюсь? – спросил вдруг Глеб, сбрасывая с тарелки в мусорное ведро длинную спираль картофельной кожуры.

– Осчастливил, называется! – Мила швырнула на стол ножик. Тимка-то на колени встал, делая ей предложение. Все было как в романе. А этот… Стоя над мусорным ведром. – Если ты еще раз об этом заговоришь, я тебя застрелю! – предупредила она.