отклонения могут ничего не значить. Может, она слишком сильно шлепнула Кэмерон или заперла ее в комнате. Родители годами переживают такие поступки. — Уилл держит свою пинту между ладонями и прокатывает взад и вперед, будто так ему легче взвешивать слова, легче убедить меня. — Вероятно, дело в этом. В ее чувстве ответственности. В том, что она не смогла защитить Кэмерон в собственном доме.

Я слушаю его и думаю, не поспешила ли с выводами. Или он упускает то, что лежит прямо перед нами? Родительская вина — колючая и бездонная штука, я очень хорошо это знаю. Но в доме Эмили что-то действительно случилось, и совсем не в ночь, когда исчезла Кэмерон. Эмили не защитила дочь, когда той требовалась защита, когда она была слишком мала, чтобы защищаться самой. Эта щель со временем ширилась и сейчас прорвала плотину. Во всем, что имеет значение, настоящее Кэмерон было создано ее прошлым.

— Уилл, нам нужно обсудить часть ситуации, связанную с насилием.

Он сдается.

— А ты не думала, что насилие произошло еще до удочерения Кэмерон? Если вообще было?

Я не обращаю внимания на его цинизм.

— Статистически начало сексуального насилия приходится на период от семи до тринадцати лет. Примерно в девяноста процентах случаев насильниками являются члены семьи. И жертвы. Тихие, эмоционально нестабильные, одинокие дети. Девушки вроде Кэмерон. — Я начинаю говорить с излишним пылом — признак, что нужно притормозить себя, придержать, — но почему-то даже мысль о самоконтроле кажется вне досягаемости. — Нам нужно открыто поговорить с Эмили и посмотреть, что выйдет. Мы поедем в эту клинику с ордером на медкарту Кэмерон и положим документы на стол перед Эмили.

Уилл потрясен.

— Господи, Анна, это жестоко. У нее дочь пропала. — Слово вспыхивает между нами, резкое и блестящее. — Ты не думаешь, что Эмили заслуживает передышку, капельку презумпции невиновности? И что с ее мужем? Почему он получил зачет? Может, это он причинил девочке вред?

Внезапно я ощущаю, насколько жарко в баре. Из кухни доносится запах жареной рыбы. Стойка бара липнет к рукам. Уилл бросил мне не риторический вызов. Он считает, что я перегнула палку. Возможно, он прав.

— Я не забыла о Трое. Но именно Эмили находилась с Кэмерон дома, именно она была ее опекуном и воспитательницей. Она перестала сниматься, чтобы ничто не отвлекало ее от материнских обязанностей. И именно она завалила тест на полиграфе. Уилл, я не думаю, что отношусь к ней слишком жестко. Я просто реалист. У нас нет времени для мягких перчаток. Если Эмили знала о насилии, ее чувство вины не просто засветилось на полиграфе, оно указало на нее. Возможно, она чувствует себя ответственной за это, потому что и вправду ответственна. Возможно, она закрыла глаза, когда их нужно было держать открытыми. Возможно, она придержала язык, когда должна была орать во всю глотку. — Мне кажется, что табуретка подо мной вибрирует от напряжения. Мой голос дрожит, полный жара. — Возможно, она защищала своего брата, Дрю, а не Кэмерон.

Уилл отстраняется от меня, выражение его лица меняется.

— Ты ужасно эмоциональна.

— Я в порядке, — огрызаюсь я, тут же переходя к обороне. — Просто знаю, что наткнулась на что-то. Смотри, я нашла эту поэму в шкафчике Кэмерон. Возможно, это важно.

Он берет открытку, которую я подвигаю к нему, и молча читает строки. Потом поднимает взгляд.

— Блин… Какая девушка в пятнадцать лет будет читать Рильке?

— Травмированная. «Я хочу быть со сведущими или один». Здесь все сказано. Разумеется, насилие бывает случайным, когда выпадает шанс и возможность. Но иногда оно очень специфично и синхронно, как будто существует скрытая связь, уязвимость, которую хищники чувствуют в определенных жертвах, даже когда видят их впервые. Когда внутри человека есть травма, она просачивается наружу, как радиоволны. Как будто темнейшая часть прошлого может говорить напрямую посредством тела, живя в его клетках. Ты понимаешь меня?

Уиллу неуютно, его лицо порозовело.

— Ты хочешь сказать, что это вина жертв? Что они каким-то образом делают себя целью?

— Нет, совсем не так. Наоборот. — Раздраженно забираю со стола открытку. Кажется, мне не подобрать нужных слов.

— Тогда как? Что на самом деле происходит?

— Однажды я работала с по-настоящему хорошим психологом-профайлером. Он использовал термин «бэт-сигнал», когда говорил о том, как жертвы неосознанно объявляют себя. Все мы приходим в этом мир с чистым ярким светом, верно? Мы невинны и свежи, как гребаные небеса. Яркие и чистые.

— В это я верю, — говорит Уилл. Я слышу, что он схватывает мысль, и мне становится не так одиноко. — Все рождаются с чистым досье.

— Да. — Невидимые струны между нами вибрируют от эмоций. — Но потом с некоторыми детьми — с одним из десяти или скорее одним из четырех — случается что-то по-настоящему плохое, связанное с семьей или знакомыми, которым доверяла семья. Травма, невнимание, издевательства, манипуляции, принуждение, насилие. И у них нет ни инструментов, чтобы с этим справиться, ни слов, чтобы об этом рассказать. И поэтому они молчат. Вынуждены соучаствовать. Стыдятся. Вскоре ты покрываешься густым черным дегтем, и когда сквозь него сияет свет… — Я не договариваю, понимая, что Уилл наверняка сообразит — я рассказываю не просто о расследованиях, с которыми сталкивалась за годы работы. Мое знание получено из первых рук. Я сама это пережила.

— Бэт-сигнал, — серьезно произносит он.

— Да. Огромный, как луна над Готэм-Сити[28]. И каждый психопат, социопат, садист, алкоголик, нарцисс, все эти куски дерьма видят сигнал и сбегаются к нему. А когда эти двое находят друг друга, они защелкиваются. Опознают друг друга на каком-то глубинном уровне. Как будто говорят на двух вариантах одного языка.

— Ого… Ладно. Господи. В этом больше смысла, чем хочется. — Уилл вытаскивает из-под своей пинты влажную салфетку и мнет ее в руках, качая головой. — Но откуда берется первое насилие, если все появляются с чистым листом? Почему одни дети становятся целью, а другие — нет?

— Кэмерон не было и четырех, когда ее жизнь перевернулась с ног на голову. — Мои мысли скачут сквозь десятилетия к моему собственному детству, детству Дженни и бесчисленных других, набирая кинетическую энергию. — Подумай, насколько она была маленькой для разворота жизни на сто восемьдесят градусов. Но достаточно взрослой, чтобы потерять ощущение себя, ощущение принадлежности к кому-то. Даже если Кэмерон не показалась Эмили и Трою одинокой и напуганной, эта растерянность и неопределенность вынуждали ее слишком доверять другим. Ей хотелось любви. Хотелось чувствовать себя уверенно. — У меня сдавило горло, язык еле шевелится, но я заставляю себя дойти до конца. — И, словно этого мало, шрам от той