Косо поглядывали греческие попы на киевских, но деваться им было некуда.

Крестился он в церкви Святого Василия, именем Василий.

– Во имя Отца, и Сына, и Духа Святого.

Белое перо, прилетев откуда-то, упало на воду.

Владимир, чтобы не нарушать священнодействие, едва заметным быстрым движением схватил его и сжал в ладони.

Солнечный луч, пробившись сквозь какое-то отверстие в крыше, упал на лицо князя. Он ответил улыбкой.

Когда солнце, проникнув через крышу сеновала, приветствовало его приход в мир, он улыбнулся в первый раз невинной улыбкой новорожденного.

Сейчас он улыбался блаженной улыбкой заново рожденного.

* * *

Он жарко любил Русь, землю русскую и народ. Кого бы он ни любил – всегда всем сердцем. Если скакал на коне, из-под копыт искры летели.

Куда бы войско ни повел, путь сам стелился ему под ноги.

В бою копья мечом рубил.

Когда пел, то во весь голос.

Поднимал чашу, полную до краев, и выпивал залпом.

Любой кусок был ему слаще, если делил его с другом.

Женщины такой не было, чтобы его отвергла.

Ни один друг его не предал.

Богам молился рьяно и жертвами им честь воздавал.

Вера – это потребность, возвышенное смирение души, страшащейся вечности. Конечность и крайняя мистерия смерти поставили перед ним вопросы.

И он нашел ответ: «Не ищи веры, просто верь!»

Близорукость человеческого существа, которой поражены все смертные, уводила его в сторону от пути к истине, а на пути этом легко оступиться. Его мир становился шире, раздвигались границы княжества, рождались дети. У него было все. И мог он все. Кроме одного – избежать холодного прикосновения тени, сводящего с ума ужаса потустороннего, напоминания о том, что все конечно и он сам тоже.

Один вопрос, так и не произнесенный им вслух, задавал он себе с того дня, когда впервые приблизился к жертвеннику и почти до конца увидел погребальный обряд, совершаемый над боярином Ивором. Тело сгорает… как же тогда будет оно наслаждаться едой и напитками, ласками, как будет скакать верхом, орудовать мечом? А еще и все остальное – и конь, и собака… и жена, все превратится в дым и пепел. Беспокойный детский дух тогда взбунтовался.

Бунт этот он всегда в себе заглушал, когда бы тот ни вскипал. Вековые обычаи следует соблюдать.

Несовершенная человеческая природа долго не позволяла ему понять истину, он не хотел замечать указующих знаков, не хотел открыться ей навстречу. Но свет вел его к назначенному месту. До тех самых пор, пока не возобладал и не заполнил ту пустоту в нем, которую часто навещала черная тень, принося с собой неустранимый холод. Прикосновение собственных грехов. Страх. Безнадежность перед неумолимой темнотой.

Пройдя через многие испытания и искушения, с той же страстью, с которой каждый день своей жизни он прославлял, любил, молился, воевал, охотился, воспитывал сыновей, строил… принял он христианство. Искренне и преданно, с желанием соприкоснуться с вечностью, да, тогда, когда пройдет весь свой путь смертного, уйдет туда, где каждому отмерят по заслугам. Все дела свои он направил на это, полный решимости привести к вере в единого Бога истинного весь русский народ. Ибо тень, которая предупреждала его, нависала не только над ним, она распростерлась над всем народом. Владимир понял, что разные племена в русском княжестве собраны Божественным Промыслом, тем же, который его избрал, чтобы привести их к Богу и повести вперед путем спасения и процветания.

Мера кроется в сердцевине человека. Но когда человек повинуется воле Божьей, меры отмериваются ему Божьим аршином.

* * *

На длинном столе лежал венец, рядом – остальные символы императорского достоинства. Все это он получал в результате брака с Анной.

Но крещение он принял не ради нее. Ради себя и русского народа.

Все обрело смысл. Весь его прошлый путь, ведший его и связанный воедино знаками и Промыслом Всевышнего, приближал его к цели. Двадцатисемилетний князь покорно, с благодарностью, склонил голову.

Его одели в длинную рубаху, поверх нее накинули белый скарамангий, похожий на русский плащ, с крестом, вышитым серебряной нитью, перепоясали поясом из красного шелка, а сверху облекли в расшитую золотом хламиду с высоким воротником. Ноги обули в красные сандалии.

Сандалии жали, новое одеяние сковывало движения, воротник давил. Невысокая плата за ожидавшую его корону василевса. Одеваясь, он по привычке скользнул взглядом по отметине на плече, которую всегда считал похожей на крыло змея. Помедлил и сорвал с себя только что надетую рубаху, вгляделся снова. Внимательнее.

Или форма отметины изменилась, или он сам, околдованный преданиями и слепой к очевидному, до сих пор ее так и не разглядел. Вместо крыла змея на его плече были очертания маленького перышка, голубиного. Отметина, унаследованная от отца.

Князь улыбнулся и проглотил слова, которые собирался сказать. Теперь он понял, что означал тот отпечаток на его ладони, который, стоило о нем вспомнить, загадочно волновал его. Крест на фоне трезубца.

Хрупкая фигура Анны была овита серебристой туникой. Она светилась сквозь густую вуаль, покрывавшую ее голову и ниспадавшую до пояса.

Владимир приподнял вуаль. Его глаза встретились с взглядом темным и сияющим, ему показалось, что женщины прекрасней он не видел. Ангельское пение усиливало впечатление, возвышая все окружающее, распространяясь по вселенной… Невеста и вправду была прекрасна, не зря же она дочь лукавой императрицы, соблазнительницы Феофано! Под его взглядом она, мило опустив голову, сжала его руку. Ее рука была сухой и теплой.

Краем глаза, с улыбкой, спрятанной в уголках губ, поглядывала она на «дикаря», которому ее предназначили, пригожего, в царском облачении, которое благодаря его фигуре выглядело еще возвышеннее и величественнее, и думала, что на византийском дворе такого не найти! Если бы она могла выбирать, если бы у нее спросили, она охотнее пошла бы за болгарского царя Бориса, за христианина, но что она может…

– Многия лета, многия лета!

Под многоголосый хор присутствующие, стоя на коленях, славили Господа и его, царя Владимира, и царицу Анну.

«Рабское отродье», – пронеслось у него в голове.

Долгий путь проделал он с того дня, как отплыл из Киева в Новгород. Братья считали это изгнанием, а он, рабское отродье, наградой, ведь он получил княжество. Сейчас получает корону.

«Назовет ли меня кто-либо еще когда-нибудь рабским отродьем? Теперь я равен византийским императорам Василию и Константину, и императору Оттону в Германии… А Русь стала государством, равным и Византийской империи, и Германской империи, и ее никто никогда больше не назовет дикой, варварской страной», – думал он.

Он воздел руки: