В восьмой книге содержится та самая история о братьях, убивших отца, но оправданных, поскольку им удалось после этого уснуть. А также история о некоем Калидии из Бононии, который был обнаружен в спальне женатого мужчины – предположительно, самим женатым мужчиной, очень удивившимся, что его жена в его спальне среди ночи болтает с каким-то голым уроженцем Бононии. Калидия обвинили в прелюбодеянии, которое он, по всей видимости, и совершал. В суде его спросили, что он может сказать в своё оправдание. Представим себе картину: суд, толпа зевак, муж-рогоносец и, возможно, отцы всех участников процесса смотрят на претора, который спрашивает Калидия, что он делал ночью в чужой спальне. Что ему там было нужно? Пауза. Покашливание. Бегающие глаза человека, готового на любую низость, чтобы спасти свою шкуру. Наконец, Калидий говорит: «Я пришёл туда не ради женщины (имя которой не сохранилось). Я пришёл туда…» Пауза. «…потому что собирался переспать с мальчиком-рабом». Валерий подводит замечательный итог. Он признаёт, что Калидия поймали в подозрительном месте с чужой женой среди ночи, и что у него была репутация соблазнителя чужих жён, но «признание безрассудного поступка» каким-то образом его «оправдало»[90]. В наши дни такой безумный прецедент получил бы броское название, как в своё время «защита Твинки»[91]. Впрочем, эта история к теме не относится. Просто мне она нравится.

Так или иначе, среди этих анекдотов содержатся две необычайные истории о женщинах, которых не оправдали, но и не признали виновными. Как их звали, мы не знаем, потому что римляне предпочитали не называть женщин по имени – видимо, для них они все были на одно лицо – но и та, и другая совершила убийство. Первая предстала перед римским претором, потому что забила палкой родную мать. Остаётся только гадать, пыталась ли она скрыть своё преступление. Может быть, она пробовала свалить вину на бродячего разбойника или на кого-нибудь ещё. Или её поймали с поличным с окровавленной палкой в руках и потрохами убитой на тунике, злую и гордую. Этого мы никогда не узнаем, но ясно, что она совершила нечто крайне жестокое для римской женщины, которых сохранившиеся источники крайне редко обвиняют в насилии такого рода. Бьют мужчины, женщины обычно травят. В данном случае, однако, крайне жестокую реакцию убийцы вызвали действия самой убитой. Поссорившись с дочерью (причины ссоры нам неизвестны), бессердечная мать отравила её детей, то есть собственных внуков. Узнав, что детей её лишили не болезнь и не несчастный случай, а козни её собственной матери, обезумевшая от горя женщина схватила палку и принялась лупить мать по голове. Услышав об этом, присяжные фактически прекратили процесс. Они сочли, что мать женщины справедливо поплатилась за убийство собственных внуков. Отомстившую ей дочь нельзя было признать виновной в паррициде. Однако жестокость её мести и тот факт, что убийство родителей в глазах римлян было чем-то абсолютно неприемлемым, не позволяли им оправдать её по обвинению в паррициде. Она признала свою вину, но с точки зрения морали она была невиновна. В общем, обвинение в непредумышленном убийстве, или убийстве второй степени, или какое-нибудь ещё абстрактное понятие пришлось бы здесь кстати, но, увы, римляне к такому не привыкли. Поскольку нельзя было ни осудить, ни оправдать эту женщину, суд решил пустить дело на самотёк, не голосовать и понадеяться что вся эта ситуация вскоре забудется[92]. И она действительно забылась. Вы можете сделать вывод, что таким образом женщине всё сошло с рук, и вы будете правы. Но, по крайней мере, никому из присяжных не пришлось брать на себя ответственность.

Похожее решение было принято по схожему делу, разбиравшемуся в Смирне (ныне Измир в Турции) около 68 года до н. э. при проконсуле Публии Корнелии Долабелле. На территории римской провинции проконсул обладал практически неограниченными полномочиями и мог вершить суд, как ему заблагорассудится. Одной из важнейших его обязанностей было урегулирование споров, возникавших между местными жителями. Вы, должно быть, помните историю о том, как Понтий Пилат казнил миролюбивого Мессию, который чем-то ему не понравился[93]. Когда Долабелла управлял провинцией Азия[94], к нему привели женщину, обвинявшуюся в отравлении мужа и сына. Она подтвердила, что убила их, но лишь потому, что они сговорились и расправились с её взрослым сыном от первого брака. Долабелла столкнулся с той же неразрешимой дилеммой, которая поставила в тупик римский суд. Женщина сама призналась в убийстве двух членов семьи, но она страдала от горя, а её жертвы сами были убийцами. Нельзя было признать её виновной, потому что убитые поступили гнусно, и она лишилась рассудка. Наши юристы сказали бы, что она находилась в состоянии ограниченной вменяемости. И всё же она убила своего сына. Нам вновь приходится сетовать на суровый римский прагматизм. Варианта было только два – признать её виновной или оправдать. Долабелле нужно было что-то решать.

Разумеется, он решил снять с себя ответственность. Он отправил бедную женщину в Афины, чтобы там её судили на Ареопаге. На случай, если вы не были в Афинах: Ареопаг – это огромный, неудобный и труднодоступный скалистый холм у подножия Акрополя. Именно там афиняне в классический период их истории разбирали все самые важные дела: об убийствах, о преступлениях против религии, о поджогах и порче оливковых деревьев. К оливковым деревьям в Афинах относились крайне серьёзно. Именно на Ареопаге Ореста судили за убийство матери Клитемнестры в трагедии Эсхила «Эвмениды». Возможно, там же проходил и суд над Сократом, которого обвиняли в том, что он не верил в богов. К этому тогда тоже относились серьёзно. Во времена Долабеллы Ареопаг уже не имел былого влияния, потому что всем заправляли римляне, но он оставался престижным институтом, потому-то проконсул и перенаправил дело туда. Члены Ареопага тоже не знали, что делать с женщиной, к тому же они боялись прогневать римлян, которые отказались принимать решение сами. Какой бы вердикт ни вынесли судьи, вышло бы, что они не согласились с римским наместником. Никому из представителей местных властей не хотелось портить себе карьеру. Наконец им пришла в голову гениальная идея: они отложили судебное заседание. На сто лет. По-видимому, бедная женщина просто вернулась в Смирну и жила там с осознанием того, что водоворот мести и жестокости отнял у неё всю семью, включая обоих сыновей. Но, по крайней мере, её не казнили[95].