Стампф попытался было возобновить переговоры, помогая своему дрожащему голосу жалостливой мимикой.

– Скажи им, что мы пришли сюда работать, – подсказывал Локки.

– Я делаю все, что могу, – вспылил Стампф.

– Что у нас есть бумаги.

– Не думаю, что это произведет на них впечатление, – сказал Стампф с осторожным сарказмом.

– Просто скажи им, чтоб убирались. Пусть селятся где-нибудь в другом месте.

Наблюдая, как Стампф питается воплотить его установки в слова и жесты, Локки невольно подумал о другой, альтернативной возможности. Или эти индейцы – Тксукахамеи, или Акхуали, или еще какое чертово племя – согласятся с их требованиями и уберутся, или им придется прогонять их силой. Черрик правильно сказал – все права на их стороне. У них бумаги от властей; у них карта разграничения территорий; у них санкции на все – от подписи до пули. Он, конечно, не сторонник кровопролития. Мир и так слишком залит кровью душками-либералами и волоокими сентименталистами, чтобы сделать геноцид решением проблемы. Но ружья стреляли раньше и будут стрелять, пока последний немытый индеец не наденет штаны и не перестанет есть обезьян.

Конечно, несмотря на вопли либералов, ружье имеет свою притягательную силу. Оно действует быстро и надежно. Одно его короткое слово убеждает наповал, и ты не рискуешь, что лет через десять какой-нибудь вонючий индеец вернется, размахивая найденной на помойке брошюрой Маркса, и затребует обратно свою исконную землю – с ее нефтью, минералами и всем остальным. Лучше, чтобы они ушли навсегда.

От желания уложить этих краснокожих Локки почувствовал, как чешется его палец на спусковом крючке, физически чешется. Стампф уже закончил свои филиппики: результат был нулевой. Он застонал и повернулся к Локки.

– Мне совсем плохо, – сказал он. Его лицо было белым, как мел, так что зубы казались желтовато-тусклыми.

– Не покидай меня, – съязвил Локки.

– Пожалуйста, мне нужно лечь. Я не хочу, чтобы они на меня смотрели.

Локки отрицательно покачал головой:

– Ты не уйдешь, пока они стоят и слушают. Если они не выкинут какой-нибудь штуки, то можешь болеть себе на здоровье, – Локки поигрывал ружейным ложем, проводя обломанным ногтем по зарубкам на его дереве. Их было с десяток, и в каждой – чья-то могила. Джунгли так легко скрывают преступление, и такое впечатление, что они как-то исподволь соучаствуют в нем.

Стампф отвернулся и посмотрел на безмолвное собрание. Индейцев довольно много, думал он; хотя он носил пистолет, но стрелком был неважным. А вдруг они набросятся на Локки, Черрика и на него самом? Он этого не переживет. Но, вглядываясь в лица индейцев, он не видел угрозы. Когда-то это было очень воинственное племя. А теперь? Как наказанные дети, угрюмые и надувшиеся. Некоторые из молодых женщин были по-своему привлекательны: темная гладкая кожа и красивые черные глаза. Если бы он чувствовал себя не таким больным, ему, наверное, захотелось бы попробовать на ощупь эту красную блестящую наготу. Их притворство еще больше возбуждало его. В своем молчании они казались какими-то непостижимыми, как мулы или птицы. Кажется, кто-то в Укситубе говорил ему, что индейцы даже не дают своим детям нормальных имен, что каждый из них как ветка на дереве племени, безымянный и потому неотличимый от остальных. Теперь он, кажется, видел это сам в каждой паре черных пронзительных глаз, видел, что это не три десятка людей, а единая система сотканной из ненависти плоти. От этой мысли его ударило в дрожь.

Вдруг, впервые с момента их появления, один из индейцев сделал шаг. Это был старик, лет на тридцать старше любом из племени. Как и все остальные, он был почти голым. Обвислое мясо на его груди и конечностях покрывала заскорузлая кожа; шаги старика были твердыми и уверенными, хотя белесые глаза свидетельствовали о слепоте. Старик встал напротив пришельцев и раскрыл рот – беззубый рот с гнилыми деснами. То, что извергалось из его тощего горла, нельзя было назвать речью, скорее эго были звуки: попурри на тему джунглей. Невозможно было определить жанр этого произведения, это было просто воспроизведение – весьма устрашающее – его чувств. Старик рычал, как ягуар, кричал попугаем; из его горла вырывались и всплески тропического ливня на листьях орхидеи, и вой обезьян.

Стампф почувствовал, что его сейчас вырвет. Джунгли заразили его болезнью, иссушили тело и бросили, как выжатую тряпку. А теперь этот старик с гноящимися глазами изрыгал на него все ненавистные звуки. От жары в голове Стампфа начало стучать, и он был уверен, что старик специально подбирает ритм своего звукоизвержения под глухие удары в его висках и запястьях.

– О чем он говорит? – поинтересовался Локки.

– О чем эти звуки? – ответил Стампф, раздраженный идиотским вопросом. – Это просто шум.

– Старый хрен проклинает нас, – сказал Черрик.

Стампф оглянулся на него. Глаза Черрика выкатились из орбит.

– Это проклятие, – сказал он Стампфу.

Локки засмеялся: Черрик был слишком впечатлительным. Он подтолкнул Стампфа вперед к старику, который немного сбавил громкость своих распевов; теперь он журчал почти весело. Стампф подумал, что он воспевает сумерки, тот неуловимый миг между неистовым днем и душным зноем ночи. Да, точно: в песне старика слышались шорохи и воркования дремлющего царства; это было так убедительно, что Стампфу захотелось тут же лечь прямо на землю и уснуть. Локки оборвал пение:

– О чем ты говоришь? – бросил он в изрытое морщинами лицо старика. – Отвечай!

Но ночные шорохи продолжали шуметь, как далекая река.

– Это наша деревня, – послышался вдруг еще один голос, как бы переводя речь старика. Локки резко обернулся на звук. Это говорил юноша, кожа которого казалась позолоченной. – Наша деревня. Наша земля.

– Ты говоришь по-английски, – сказал Локки.

– Немного, – ответил юноша.

– Почему ты раньше не отвечал, когда я спрашивал? – от невозмутимости индейца Локки начал звереть.

– Мне не положено говорить. Он Старший.

– Ты хочешь сказать, вождь?

– Вождь умер. Вся его семья умерла. Он мудрейший из нас...

– Тогда скажи ему, что...

– Ничего не нужно говорить, – перебил его юноша. – Он понимает тебя.

– Он тоже говорит по-английски?

– Нет. Но он понимает тебя. Ты... ты проницаемый.

Локки показалось, что мальчишка иронизирует над ним, но он не был в этом умерен. Он посмотрел на Стампфа; тот пожал плечами. Локки снова обратился к юноше:

– Объясни ему как-нибудь. Объясни им всем. Это наша земля. Мы ее купили.

– Племя всегда жило на этой земле, – последовал ответ.

– А теперь не будет, – сказал Черрик.