Примечательно, что параллельно съезду Советов в Петрограде проходили офицерский и казачий съезды, а большевики провели Всероссийскую военную конференцию. Делегаты последней, собравшиеся 16 июня, сообщали, что «отовсюду слышатся голоса товарищей солдат, что настало время решительной схватки за власть». Представители большевистского руководства, со своей стороны, намекали, что «армии придется сыграть крупную роль в пролетарской революции». Им внушали, что «гегемония революции принадлежит пролетариату, гаубицами революции являются солдаты». Это происходило в условиях, когда правительство восстановило 129-ю статью старого Уголовного кодекса, предусматривающего до трех лет тюрьмы за неподчинение власти и натравливание одной части населения на другую.

В тогдашнем понимании солдат свобода означала, прежде всего, свободу от продолжения войны. Между тем уже 16 июня на фронте началась артподготовка. В этот же день Терещенко уверил члена французской военной миссии при Ставке, что успех наступления позволит «принять меры против Петроградского гарнизона, который является самым плохим и подает самые отвратительные примеры». Правительство рассчитывало, что если успех наступления станет известен до демонстрации, то последняя превратится в манифестацию в поддержку наступления. Тем не менее 18 июня большевикам удалось взять реванш над социалистическим большинством I Всероссийского съезда Советов: 500-тысячная манифестация прошла под антивоенными и антибуржуазными лозунгами (вплоть до «Долой 10 министров-капиталистов!»). Трудно сказать, насколько активно действовали при этом делегаты большевистской военной конференции, но очевидно, что в вопросе о войне в сознании их большинства произошел окончательный перелом. Официальный орган Петроградского Совета признал, что большевистские лозунги абсолютно преобладали, а рабочие и солдаты со «злостью рвали… знамена с лозунгами доверия Временному правительству». Разумеется, не все знаменоносцы сознательно поддерживали партийные лозунги. Позднее обыватели судачили, что большевики попросту преуспели в раздаче собственных плакатов. Возможно, случалось и такое. Страсти накалялись.

Нечто подобное происходило не только в столице. 18 июня в Ростове-на-Дону проходила пропагандистская акция по случаю сбора средств для «Займа свободы». Но развитие событий предопределил слух (возможно, запущенный большевиками) о том, что собранные драгоценности и деньги «буржуи» собираются умыкнуть. Реакция оказалась характерной: часть солдат ворвалась в банк с тем, чтобы охранять опечатанные пожертвования, а затем проследить, чтобы они были отправлены Временному правительству. Тем временем перед зданием банка толпы солдат под звуки «Марсельезы» учинили настоящий погром. Пронесся слух, что на следующий день произойдет раздел капиталов и имущества «буржуев». Ростовские события показали, что искра подозрения к «эксплуататорам» способна в любое время зажечь пожар бунта.

Массовые демонстрации в других районах страны также обнаружили рост популярности большевиков. Лозунги «Долой 10 министров-капиталистов!» и «Вся власть Советам!», «Мир без аннексий и контрибуций!» были заметны в Москве, Киеве, Риге, Харькове, ряде других городов. В Калуге оборонческие и большевистские лозунги мирно соседствовали, помимо этого солдаты-украинцы выступили со своими собственными лозунгами. В Гельсингфорсе солдаты и русские рабочие несли лозунги «Долой представителей буржуазии из министерства!», «Долой сепаратный мир и царские тайные договоры!», «Да здравствует народный контроль над промышленностью!», «Конфискация военной прибыли!» Похоже, что здесь большевики поработали особенно основательно.

Обозначился еще один индикатор левения страны. Если говорить о наиболее деструктивной институционной подвижке 1917 г., то она оказалась связана с заменой возникших в марте комитетов общественной безопасности «правильно» избранными муниципалитетами. К этому времени лидеры КОБов изрядно подустали от тяжести свалившихся на них непривычных задач, их деятельность казалась малоэффективной. Но они все же несли в себе идею согласия, тогда как любая политическая кампания ставила ее под сомнение.

В условиях разгула левого популизма успех на муниципальных выборах был гарантирован меньшевикам и эсерам с их принципиальным «антибуржуйством», практическим соглашательством и «запасной» ориентацией на Советы. Примечательно, что на выборах в провинции часто фигурировали не партийные, не социалистические, а просто «советские» списки. В этой ситуации победителями становились местные популисты, опирающиеся на нетерпеливую массу. Как результат, кое-где после выборов городские думы оказались переполнены «чужаками» — солдатами.

Обывателя шокировало и другое. В Москве на выборах в городскую думу более половины мест получили эсеры. «Пролезло много евреев», — констатировал историк Богословский, изумляясь тому, что не было выбрано ни одного представителя московского духовенства. Раздражало его и что новоизбранный председатель городской думы «иудей Минор произнес наглую и пошлую речь о стоне и слезах народа, ведущего войну из-за капиталистов и империалистов, о голодании и нищете деревни».

Итоги муниципальных выборов повсюду оказывались далеки от того, что ожидали либералы и социалисты. По 50 губернским городам за эсеров и меньшевиков высказалось 57,2% голосовавших, за кадетов — 12,9, за большевиков — 13,6%. По 418 уездным городам цифры соответственно были 34,5, 5,4, 2,2%. Здесь более половины голосов (50,7%) было отдано беспартийным (в губернских городах за них проголосовало лишь 13,6%). кое-где (в Московской и Владимирской губерниях, Екатеринбурге, Екатеринодаре, Царицыне, Твери, Нарве, Риге, Ревеле) большевики имели определенный успех. А выборы в Петроградскую городскую думу дали им 33,5% голосов — немногим меньше, чем меньшевистско-эсеровский блок (37,5%). И, конечно, повсюду за большевиков все активнее голосовали солдаты. И это несмотря на то что август был не лучшим временем для большевистской агитации.

Разумеется, далеко не все голосовавшие за левые партии симпатизировали социалистам. Очевидцы подмечали неожиданную деталь: Москва дала перевес на выборах революционерам, но здесь же «не по дням, а по часам явно усиливалась антисемитская пропаганда, которая находила самый живой отклик в революционно-голодных хвостах перед пустеющими булочными, перед кинематографами, перед “урнами”». Чрезвычайно активно по всей стране голосовали мусульмане, проводившие своих гласных даже в таких городах, как Царицын и Архангельск.

Ситуация усугублялась не только в связи с радикализацией Советов. Муниципалитеты были не самым подходящим местом для активности политиков доктринерского склада, к какой бы партии они ни принадлежали.

«Народные избранники» на глазах «теряли лицо», будучи не в состоянии решить самые элементарные и столь же насущные запросы простых людей.

В разных городах социалисты совершали одни и те же ошибки, а муниципальная жизнь кишела одинаковыми пороками. В юмористических журналах высмеивались склонность милиционеров к реквизициям спиртного, выносу продуктов из лавок без очереди, привычке коротать время в чайных. Летом 1917 г. в среде обывателей, мечтавших о твердой власти, революционного милиционера постоянно сопоставляли с исчезнувшим городовым. В ноябре в Одессе особенно часто вспоминали городовых, при этом некоторые пылкие студентки-эсерки признавались, что готовы «доправеть до монархисток».