В либеральных кругах знали о происходящем: подчиненных высшей власти земельных комитетов не было, был ряд самочинных, зачастую враждебных друг другу крестьянских организаций. Но выбора не было: говорили, что «России придется номинально пережить эсеровскую эпоху».

В некоторых губерниях (особенно производящих) крестьяне вроде бы приветствовали начинания власти. Эсеровская газета так освещала организационное собрание гласных в Беломестно-Двойниковской волости Тамбовской губернии: «Несмотря на то что день был будничный, посторонней публики было много. Были приглашены певчие… Когда собрались все гласные, то устроена была манифестация с красными флагами и портретами министра-председателя Керенского». Согласно другим свидетельствам, залы заседаний волостного земства украшали знаменами, убирали цветами, на почетное место ставили портрет Керенского, рядом с ним изображения В.М. Чернова и Е.К. Брешко-Брешковской. Священники служили молебны, провозглашали многолетия Временному правительству. Затем председатель волостной избирательной комиссии (иногда старейший по возрасту гласный) сообщал о результатах выборов, приводил гласных к присяге. После этого направлялись приветственные телеграммы Керенскому. Процедура была стандартной, постепенно она выродилась в пустой ритуал.

Но со временем крестьяне стали отвергать земства. Они откровенно противились выборам, кое-где пытались сорвать их. Комиссар Ядринского уезда телеграфировал в Казань: «Просим выслать 50 конных милиционеров… В уезде начинаются беспорядки на почве волостного земства». Выборы не случайно растянулись с июня 1917 г. по февраль 1918 г. В общей массе избранных гласных крестьян оказалось 78,8%, рабочих — 6,8%, ремесленников — 2,7%. В сентябре оформление волостных земств произошло в 42,8% и в октябре — в 43,4% волостей. В августе, ноябре и декабре земства оформились в 10% волостей. Землевладельцы, торговцы, священники, интеллигенция составили около 2%. Но крестьян раздражали даже эти немногие «представители буржуазии». Один бывший солдат Двинского полка, известного своими пробольшевистскими настроениями, жаловался в Петроградский Совет из родной деревни Псковской губернии на засилье «помещиков и капиталистов», насильно заставивших мужиков голосовать за них на выборах в волостное земство, и выражал опасение, что то же самое повторится на выборах в Учредительное собрание.

Вряд ли можно сказать что-либо определенное о политическом лице волостных земств, хотя формально в них преобладали эсеры. Как бы то ни было, среди существующих низовых крестьянских организаций земство оказалось наиболее правым. Запоздалое либеральное нововведение оказалось слабым противовесом растущему крестьянскому самоуправству.

В Тамбовской губернии председателем волостной земской управы стал некий Шмаров, бывший рабочий. Управа вынуждена была разрешить местным крестьянам «чистить» лес, что обернулось хищнической его вырубкой. Попытки Шмарова навести порядок ни к чему не привели. Он пришел к выводу, «что с народом ничего не поделаешь», собрался уходить со своего поста, но вроде бы передумал, полагая, что «какая-нибудь власть да должна же быть над народом». По сути дела, охлократия превращала «народных избранников» в своих заложников.

Впрочем, крестьяне игнорировали не только выборы в земские учреждения, куда, по их мнению, проходили «помещики и попы», но и в Советы, которые по примеру «пролетарских» городов мечтали насадить в деревне большевики. Те и другие организации казались крестьянам «чужими».

К осени 1917 г. наиболее радикальными из всех сельских организаций были земельные комитеты, существовавшие в 8400 волостях Европейской России (из 9305). Рассчитывать на то, что они помогут правительству в стабилизации хозяйственного положения страны, не приходилось.

После апрельских событий произошел тот внешне малозаметный перелом в общественном настроении, который облегчил деятельность большевиков, — интеллигенция стала терять доверие к политике, массы, напротив, потянулись к «понятным» лидерам. Демократическая интеллигенция потеряла эмоциональный контакт с массами, возникший в ходе Февральской революции, — единственное, что могло замедлить и смягчить ход событий. Кажется невероятным, но вскоре после кризиса министр просвещения Временного правительства в частном разговоре сделал поразительный прогноз: «…Очень скоро правительством станет кабинет Керенского, а потом может докатиться и до большевиков, если только раньше не произойдет резни между солдатами, стоящими за порядок, и солдатами, упивающимися анархией». Повсеместно ощущалась потребность в «настоящем» лидере и «твердой» власти. Как ни парадоксально, в конце июня 1917 г. даже В.В. Шульгин «влюбился» в Керенского, не переставая, впрочем, «цепляться за надежду о воскресении монархии», правда, «не Николаевской».

Социалисты в большинстве своем были уверены, что устойчивость ситуации зависит от внедрения в массы своих лозунгов. 3 июня открылся I Всероссийский съезд рабочих и солдатских депутатов (продолжался до 24 июня). На него возлагались большие, но весьма противоречивые надежды.

Формально предстояло всего лишь одобрить политику ВЦИК, в основе которой лежала более чем странная идея: коалиция с той самой «буржуазией», которая и не думала признавать лозунг «мир без аннексий и контрибуций на основе самоопределения народов». Политический исход съезда был предрешен его составом. В сущности, съезд стал многодневной говорильней на манер возбужденного сельского схода. Некоторые свидетели описывали ситуацию так: «Точно плотину прорвало, и в проем неистово ринулся океан слов. Говорили все, кто хотел и даже кто не хотел. Все знали все». Под покровом показного единения шла подготовка наступления на фронте: оно должно было показать, что власть способна отстаивать «завоевания революции».

Состав съезда примечателен: считалось, что присутствуют 1090 делегатов (в действительности их было больше), из них 822 — с решающим голосом. 777 из них заявили о своей партийности: 285 эсеров, 248 меньшевиков, 105 большевиков, 73 внефракционных социалиста, ряд мелких фракций — от трудовиков до анархистов. Согласно подсчетам, за ними стояли 8,15 млн. солдат, 5,1 млн. рабочих, 4,24 млн. крестьян. Преобладали крестьяне, не желавшие воевать, а тем временем большевики, призывавшие объявить войну войне, оставались в меньшинстве.

Ленин пытался убедить участников съезда в том, что «есть такая партия», которая готова взять на себя ответственность за судьбы страны. Его выслушали с отчужденным интересом. По мнению Ф. Степуна, он явно рассчитывал на рабочую аудиторию, при этом, «избегая всякой картинности слова… четко врезал в сознание слушателей схематический чертеж своего понимания событий». Его выступление «напрягло и захватило» вопреки «грандиозной нелепице» произносимого.

Съезд призван был косвенно одобрить готовящееся наступление на фронте и вместе с тем подтвердить неправомочность всяких «самочинных» действий. В связи с этим большевики решили превратить готовящееся 10 июня оборонческое шествие в антивоенную манифестацию. Эпицентром готовящихся беспорядков считался 1-й пулеметный полк, затронутый влиянием левого большевика прапорщика А.Я. Семашко, считавшегося дезертиром. Опасаясь вооруженного выступления большевиков, ВЦИК отменил демонстрацию, затем она была перенесена на неделю. Большевики использовали эту акцию в своих интересах, используя «демократическую» демагогию. Так, один из них на общем собрании рабочей секции Петроградского Совета заявил, что «жил в Америке и знает, что такое свобода, что можно ходить с бомбами даже возле дворца президента», поэтому запрет демонстрации съездом Советов — трусость. В те дни многие воспринимали подобный подход к вопросу о свободе буквально.