Тяжкий стон… Полячка послушно подняла длинные пышные ресницы, часто заморгала.

— Так-то лучше! Ты ведь понимаешь, что спать тебе сейчас никак нельзя?

Кивок.

— На тебя можно положиться?

Еще кивок.

А потом сила тяжести возросла неимоверно. Бурцев рухнул в трескучую упругую массу. И сгинул, растворился, растекся в ней грудой расслабленных, трепещущих от предвкушения долгожданного отдыха мышц. Только и успел, что пробормотать:

— Разбудишь меня, когда в лесу… светло… отправимся… доро… у…

Последнего кивка, если тот и был, он уже не видел. В полуосознанном усилии укрылся куском шкуры. Запах конского пота и хвои был острым и пряным. А пришедший вместе с ним сон — мягким, всепоглощающим.

… Проснулся Бурцев от холода и дробного костяного звука, выбиваемого его собственными зубами. Одеяло куда-то подевалось. Зябкое утро обступало со всех сторон. Бр-р-р, весьма зябкое. И достаточно уже светлое, чтобы давным-давно тронуться в путь. Почему же Аделаида его не разбудила?

Да все, блин, потому же! Княжна не выдержала предутренней вахты. Лежала рядом с Василием, плотно закутавшись в их общую шкуру, и спала безмятежным сном праведника. Даже сладко улыбалась далеким видениям. Интересно, когда она задремала — сразу же после пробуждения или все-таки пободрствовала хотя бы с полчасика? Впрочем, какая разница? Главное, что благосклонная фортуна позволила им провести вторую ночь в лесу без приключений. Но если ночные дежурства так будут продолжаться и впредь…

По-хорошему, конечно, надо бы растуркать эту девицу и отчитать как следует. Может быть, отшлепать, невзирая на титулы. Но, еще раз взглянув на спутницу, Бурцев понял: не сможет. Рука не поднимется.

И язык тоже. Сейчас он мог только умиляться. Ну, полячка! Ну, княжна! Мало того, что намотала на себя все одеяло, так еще и забилась к нему под бочок. Попросту перекатилась через разделительный ремеш пригрелась.

Вот будет шуму, если Аделаида поймет, что спали они на одной половине походного ложа чуть ли не в обнимку. Лучше ей ничего не говорить, а сама, гляди, и не вспомнит, с какого боку на шкуру залазила. Сонная ведь была, как сурок зимой.

Аккуратно, стараясь не разбудить девушку, он начал медленно сползать с постели. И замер. Стоп! Сейчас лучше вообще не двигаться, ну а княжна… Княжна вряд ли станет допытываться, что он делает на половине постели, когда увидит с десяток стрел, направленных в их сторону.

Лучники в волчьих шкурах и мохнатых шапк осторожно — в полшага, в четверть шага, чтобы не потерять с кончика стрелы цель — выходили из-под прикрытия деревьев. Приближались молча. А че тут говорить-то? И без слов ясно: одно резкое движние — и Василий с княжной превратятся в подушеки для гигантских оперенных иголок. Хотя девушку тронут вряд ли, но тем хуже для него. Все хищно поблескивающие наконечники польских робингудов достанутся ему. Бурцев легонько тронул Аделаиду: руку, моля бога, чтобы она не спровоцировала луников резким движением. К счастью, княжна все еще была сонной, а движения ее — заторможенными.

— Что это? Кто это?

Она села на постели, по-совиному хлопая глазами.

— Полагаю, наши вчерашние знакомые, — шепнул Бурцев.

Он узнал среди лучников трех давешних лесных стрелков. Особые приметы — синяки, ссадины и выбитые зубы.

— Главное, не дергайся, княжна, и все будет хорошо.

Бурцев поднял руки ладонями вверх. Универсальный жест мира. Вроде бы успокаивает даже самых кровожадных дикарей. А эти лесные хлопцы в шкурах здорово смахивают на одичавшее племя.

— Мир вам!

Бурцев очень старался, чтобы голос его звучал дружелюбно, а с лица не сходила улыбка. Никто из лучников оружия не опустил. И никто не ответил на приветствие. Лишь самый молодой глянул мельком на самого старшего, словно спрашивая, когда же можно будет стрелять. И то верно: долго ли удержит человек оттянутую тетиву тугого лука?

— Встать! — распорядился старшой, черноволосый, широкоплечий, с косматой бородой, нестрижеными усами и бугристыми мышцами. Руки бородача чуть дрогнули от напряжения. Пальцы жаждали по-скорее пустить стрелу.

— Хорошо-хорошо, уважаемый, — Бурцев поднялся. — Уже встаем.

— Да как вы смеете?! — заверещала было возмущенная полячка.

— Тихо, — шикнул он. — Делай что говорят.

Аделаида порывисто встала, испепеляя взглядом вожака лесной шайки. Жар и пепел, впрочем, бородатого не засыпали. Его глаза были по-прежнему такими же острыми, колючими и холодными, как наконечник стрелы. А рука на тетиве подрагивала.

Бурцев прикинул расстояние. Далековато для нападения. К тому же десять лучников — не троица скинхедов. Да если бы и не лучников… Десяток противников ему не раскидать. Не супермен все-таки.

— Оружие на землю! — приказал предводитель лучников.

Оружие? Какое оружие? Ах, это! Бурцев вытащил кинжал Аделаиды, предательски топорщивший карман. Швырнул его вместе с ножнами к ногам бородача.

— Богдан, — обратился тот к молодому лучнику, — свяжи мужику руки, да покрепче.

Вязать узлы Богдан оказался мастер: прочные ремни больно врезались в запястья и сцепили руки не хуже милицейских браслетов. Пленников лесные стрелки все еще держали под прицелом, так что сопротивление сейчас неуместно: хоть одна из стрел, достанет его сразу. А не его, так девчонку. Утешала лишь мысль, что их не прикончили спящими. И если вяжут, значит, убивать пока не собираются.

— Теперь бери лошадь, — последовал новый приказ бородача.

Расторопный Богдан — он, кажется, был в этой компании чем-то вроде салаги или мальчика на побегушках — накинул самодельную узду на гнедую кобылицу, которая паслась неподалеку.

— Что вы намерены с нами делать, скоты? — Голос Аделаиды был преисполнен достоинства и презрения. О, эти лесные бедолаги еще не знают, с кем и придется иметь дело! С княжеской дочкой! Невыспавшейся…

— Пан Освальд разберется, — с пугающим спокойствием ответил главный «скот» в волчьей шкуре. И опустил наконец лук. Его примеру последовал остальные. — Пан Освальд всегда и со всеми разбирается по справедливости.

До лагеря таинственного Освальда они добрались когда от утренней зябкости не осталось и следа, а солнце стояло высоко в зените, щедро орошая лес почти отвесными лучами. Лагерем, собственно, это временное лесное стойбище можно было назвать весьма условно Несколько навесов, шалаши, сооруженные на скорую руку, старый выцветший шатер посреди притоптанной поляны. Чуть поодаль — коновязь из поваленного и грубо отесанного бревна на козлах. У коновязи — лошади самой различной масти и стати. Еще с пяток расседланных лошадок бродят за навесами, выискивая в грязи и прошлогодней листве молодую зелень. Мечи в ножнах и без, луки, стрелы, топоры, щиты, шлемы, рваные и не очень кольчуги — висели на ветках вперемежку с плохо выстиранной одеждой и конскими попонами. Оружие валялось и на земле, и в грудах всевозможной утвари. В стороне — несколько скрещенных копий, прислоненных к деревьям и воткнутых в землю. Древка служили вешалками для сбруи.