– Что это? – вдруг совершенно изменившимся голосом закричала она. Я опустила взгляд туда, куда показывала ее трясущаяся рука. Мои глаза тут же расширились от ужаса. Вся простыня подо мной была странного, темно-багрового цвета. А ведь еще вечером я стелила ее на постель, и она была совершенно белой. Ну, по крайней мере, настолько белой, насколько я ее отстирала, ибо я не мастер высшего пилотажа стирки.

– Кровь? – побледнела я. Оказалось, что сон был действительно в руку. Видимо, Всевышнему надоело смотреть на мои несуразные метания и жалобы на жизнь. Он решил распорядиться ситуацией самостоятельно, и, заодно, показать мне, кто в доме хозяин. В ночь с четверга на пятницу я потеряла нашего с Митей ребенка, причем сама, безо всякой помощи медицины. По собственной, так сказать, дури, и всего за три дня до даты официально назначенного аборта, который я уже подумывала отменить. И это, к моему сожалению, был уже далеко не сон.

– И вот, когда мы уже совсем устали, можно сказать, измучились, спасая народонаселение от верной гибели…

– Ну, не надо гнать!

– Хорошо, не от гибели, а в основном от похмелья, драк и прочего ОЖ, но все равно, мы были измотаны, нам хотелось чаю с калорийной булочкой и, ясное дело, поспать хоть по полчаса, нас вдруг посылают в Бибирево.

– В пятницу?!

– Ага. Вечером. В чужой огромный район, в котором целое море старушек и алкоголиков. В общем, сама понимаешь, мы опечалились.

– Опечалились? – усмехнулась я.

– Ну, не то слово. В общем, уныние полнейшее, тем более что пробка на дороге сплошная, дачники в погоне за свежим воздухом запрудили все светофоры, все повороты. Только что по подземным переходам еще не поехали, но уже около того. На мигалки реакция нулевая, никого мы, сироты, не волнуем, кроме центральной диспетчерской, которая визжит и плюется.

– Виртуально?

– Прямо через тамагочи! Восьмое чудо света. Слушай, я тебе не надоел? Может, тебе спать надо или там на уколы?

– Ничего мне не надо. Ну, рассказывай дальше, – замотала головой я.

– В общем, мотает нас по Бибирево, как собаку на цепи. Вроде движение есть, а все на том же месте. Подстанция так же далека, как плато Фрамауер на луне. А время к полночи, и тяга пожрать становится непреодолимой.

– Спасайся, кто может! – рассмеялась я. От смеха живот немедленно заболели, и я поморщилась.

– В общем, начали мы мечтать, как бы встретить на своем скорбном подходящего пьяного избитого мужчину, немедленно нуждающегося в госпитализации. Ну, чтобы выдраться из этого чертова Бибирева. И тут видим – он. Лежит, родимый, на лавочке около автобусной остановки. Спит.

– Устал, видно.

– Ага. Не иначе. Вот тут я понимаю, что мысль материальна. Мы с Сашкой выскакиваем из кареты и под белы рученьки затаскиваем мужика в кузов. Мужик, кстати, сопротивляется, хотя сам реально пьян в стельку. Просто совершенно своих от чужих не отличает.

– А побои? – уточнила я, ибо и ребенку известно, что за одно только состояние опьянения, пусть даже и до свинского состояния, никого в больницу не принимают. Дураков нет.

– С побоями сложнее. Чистый нам пьянчуга попался, як младенчик. Просто не «алик», а лежачая реклама клерасила. В общем, казус налицо.

– И вы? – уже не сдерживая смех, кивнула я.

– Ну, естественно. Дали мужику аккуратно между глаз. Так, чисто для появления гематомы. Да ты не ржи, мы же для его же блага старались. Чтобы ему не на заплеванной лавчонке отсыпаться, а как белому человеку, на белых простынях, под капельницей! – с умилительным выражением заботы пояснил Костик, мой коллега по Скорой Помощи, с которым мы часто катались до того славного периода, когда все мои смены приватизировал Большаковский. По случайности именно Косте выпала честь увозить меня с Песчаного переулка по вызову, и теперь он, как участник событий, навещал меня, передавая приветы и апельсины от всего коллектива подстанции.

– И что мужик?

– Ну, мужик удивился, конечно, но не сильно. И недолго, ибо отрубился он от удара-то, – ухмыльнулся Костя. – А когда в себя пришел, уже не возражал. Лежал тихонечно.

– Н-да, заботливы вы, доктора!

– Подожди расслабляться, моя прелесть, это еще не конец истории о врачах-оборотнях в белых халатах, – сделал страшные глаза Костик.

– Не конец? Что, вам показалось мало, и вы избили его до полусмерти? Чтобы он уже никому не открыл страшной правды, как вы не дали ему спать на лавочке.

– Ну что ты! – разобиделся он. – Как можно. Наоборот. Мы набрали подстанцию, и когда Сашка уже совсем собрался сказать, что за клад мы нашли и собираемся доставить в ближайший госпиталь, как из трубки раздается: бригада – вызовов нет. На подстанцию.

– Ха! – хлопнула себя по коленке я. Впрочем, хлопок получился так себе. Сил у меня было с гулькин хрен.

– Именно! – с восторгом кивнул коллега. – То есть вместо того, чтобы напрямую поплыть к еде и, главное, горячему чаю с койкой, мы сами обрекли себя на еще одну беспонтовую госпитализацию. Ну, и как ты думаешь, какое правильное решение мы приняли?

– Только не говори мне, что вы его выкинули обратно!

– …

– Что, выкинули? Правда?

– Между прочим, не выкинули, а аккуратно положили на ту же самую лавочку. И даже бодягой обработали гематомку. Ну, а что мы должны были по-твоему делать?

– Не знаю даже, что и сказать. Может, дать ему денег, чтобы опохмелился? – предложила я.

– Вот еще. Денег у нас и у самих кот наплакал. Но мужик, кстати, судя по всему все-таки опохмелился. Потому что теперь по всему Бибирево ходят эти легенды об оборотнях в белых халатах. О нас, то есть! – Костик гордо закончил рассказ.

– Н-да, история. Слушай, я так соскучилась по работе, – искренне призналась я.

– Отдыхай, успеешь еще наработаться. Вот, кушай йогурты, – ткнул пальцем в увесистый пакет он. Я поморщилась. Оказывается, что потеря ребенка самым отрицательным образом сказывается на аппетите. Мне не хотелось йогуртов. Мне не хотелось парных Тамарочкиных котлеток. И печенья-курабье я тоже не ела. И вообще, мне хотелось, как в песне – кофе и сигареты. Странно, конечно, но, дважды пережив добровольную потерю ребенка, я не смогла принять вынужденную с той женской рациональностью, которая помогает нам пережить все. Короче, я страдала. В голову постоянно лезли мысли о том, каким бы чудесным мог оказаться этот ребеночек, если бы все-таки родился. Я испытывала чувство вины за то, что хотела его уничтожить. Я презирала себя за трусость. Теперь мне казалось, что было совсем не так страшно и сложно решиться на роды. Вот если бы сейчас я оказалась беременна, то уж точно бы родила.

– Знаешь, такие мысли вполне естественны для женщины в твоем положении. Но плохо, что ты ни хрена не ешь и худеешь на глазах. При твоей фигуре похудение смерти подобно, – сердилась на меня Томарочка. И сколько я ей не объясняла, что выкидыш – это весьма травматичное событие, болезненное и вызывающее разнообразные проблемы, она все равно считала, что я сама не желаю выздоравливать. Не, знаю, может и так. Я лежала в двухместной палате, смотрела в потолок и ничего не хотела. Не хотела выздоравливать, возвращаться к Полине Ильиничне, не хотела видеть разочарование в ее старых глазах. Впрочем, она не сказала мне ни слова, она всегда была достаточно тактична. Чего говорить о том, чего нельзя исправить. Она только просила меня поскорее вернуться.