К платью белья не предусмотрено.

Оно не просто жжет кожу. Оно натирает разбухшие соски.

Все тело зудит.

Может, про белье просто забыли?

Но я сейчас не стану спрашивать.

— Угомонись, Мари, — шепчу собственному отражению, которое сейчас напоминает мне бледного мертвеца. — Ты просто наложница. Рабыня. Которая должна исполнять все его желания. Любые. Сама на все подписалась. Сама пришла.

Да. Я отдала ему свою девственность. Такова традиция. С этим предложением к нему и пришла.

Но с чего я вдруг решила, что стану любимой женщиной? Что буду с ним?

Он просто не распробовал с первого раза. Решил взять еще. Вот и все.

А дальше ему неинтересно!

Наверное, я должна радоваться, тому, что все же моя семья осталась в живых?

И быть благодарной Бадриду за его щедрость.

Но мне не радостно. Мне горько. Так горько, как не было даже тогда, когда я вошла в этот дом, чтобы предложить ему себя, поставив крест на своей жизни и будущем!

Никогда. Никогда в жизни мне еще не было так горько!

— Ты там закончишь когда-нибудь?

Эта женщина уже барабанит кулаком в дверь.

Торопливо утираю последние ядовитые слезы.

Не стоит ее злить. Еще неизвестно, сколько мне придется провести в этом доме. И, возможно, под ее началом.

— Я готова, — выхожу, опустив голову и обхватив себя руками.

Она молча смеряет меня взглядом и я буквально чувствую, как меня всю с ног до головы покрывает презрением.

Наверное, я бы тоже так смотрела на ту, которую просто берут. Не знаю.

Быстро разворачивается и выходит, стуча каблуками. Не глядя, успеваю я за ней или нет.

Мы движемся длинными извилистыми коридорами.

Только теперь замечаю, насколько красив дом.

Через огромные панорамные окна рассматриваю, кусая губы, огромный сад. С фонтанами. С невероятными просто землями, даже ограды не видно.

— Можешь позавтракать. Там.

Сама не замечаю, как мы оказываемся в огромной кухне.

Женщина указывает мне на маленький покосившийся столик за раковинами.

Он явно не предназначен для еды. Скорее, его просто не успели выбросить.

Остальные девушки в форменных платьях и белоснежных передниках бойко щебечут о чем-то за длинным кухонным столом, заканчивая завтрак.

Но все, как одна, умолкают, стоит нам только появиться.

Я горю под их взглядами. Кажется, меня сейчас прожгут насквозь.

— Быстрее ешь, — прикрикивает женщина, пока одна из девушек ставит на этот отдельный стол тарелку с едой.

— Спасибо. Я не голодна.

Опускаю глаза в пол. Стараюсь не сжимать кулаки. И не дать слезам хлынуть. Вот так. Сейчас. При всех.

Под обстрелом то ли презрительных, то ли ненавидящих меня глаз.

— Ешь давай, — шипит, делая шаг ко мне.

Приближаясь почти вплотную. Так, как будто хочет раздавить.

Едва покачиваюсь, но все же удерживаюсь на месте.

Не делаю шага назад. Как она, наверное, ожидает.

Поневоле кулаки все же сжимаются. Так, что начинает саднить костяшки.

Пусть. Пусть так сложилось в жизни, что я вынуждена принять страшную, унизительную участь.

Стать никем.

Безмолвной игрушкой, а после просто рабыней.

Пальцы сжимаются почти до судорог.

Но у меня все же есть достоинство!

И я собираюсь его сохранить. Что бы жизнь мне не подбросила дальше!

Выпрямляю спину, смело глядя ей в глаза.

Без вызова.

Я не затравленный зверь, чтобы защищаться. Нет.

Я человек.

Девушка, которая выросла и была воспитана пусть и не в таком большом и роскошном доме, но все же довольно богатом и уважаемом в этом городе.

Я женщина, которую учили быть хозяйкой. Хозяйкой над такими, как она.

— Ты подчиняешься моим приказам в этом доме, — ее голос почти дрожит от злости и негодования.

— Вся прислуга подчиняется мне. А ты. Ты ниже всех в этом доме. Ты подчиняешься даже самой мелкой из прислуги. И. Если. Я говорю тебе есть, ты молча садишься, куда тебе указано и принимаешься за еду. А если я прикажу тебе сбросить платье и мыть им пол, ты это делаешь! Молча. Не поднимая глаз! Потому что…

Потому что моя участь слишком шаткая, — понимаю, чуть не опуская голову.

Еще сильнее сжимаю пальцы на руках.

Бадрид ведь может в любой момент передумать насчет моей семьи.

Хотя…

Он ведь сказал. А, значит, дал слово!

Каким бы он ни был, как бы со мной не поступил в первый раз, а его поцелуи даже сейчас горят на моим губах, на всем моем теле!

И его взгляд, в котором читалось такое, от чего сердце пускалось вскачь, возносясь до самых вершин небес!

Бадрид жесток. И скор на расправу. Как и вся его семья.

Я прекрасно это знаю.

В городе нет никого, кто не говорил бы о Багировых с благоговением, но и все же и страхом.

Они справедливы. И даже щедры. Но только до первого проступка.

После этого уже не спасет ничто. И даже все прежние заслуги.

Впрочем, это не так и страшно.

Когда у тебя в руках такая власть, нужно всех и вся держать в твердом, мощном кулаке.

И Бадрид, как старший из сыновей этой семьи, самый непреклонный. Самый непоколебимый. И, наверное, самый и жесткий, как и положено будущему главе.

Но…

Его слово.

Его слово должно быть нерушимо!

Он же сказал, что опускается мою семью. Что дарит нам жизни.

Или дальше все будет зависеть от меня?

Возможно ли такое, что Бадрид сможет передумать, если на меня нажалуются?

Это самое страшное.

Понимать, что нет выбора.

Я готова терпеть многое.

Если это будет работа, к которой я, конечно, не привыкла, злые надменные взгляды, или вот такое шарахание, как от прокаженной, когда я только вошла сюда, я это перетерплю.

Но неужели мне придется пресмыкаться?

Унижаться здесь перед всеми ради того, чтобы Бадриду на меня не пожаловались?

Нет.

Это слишком!

Может, я и загубила свою жизнь. Потеряла ее из-за глупой легкомысленности своей сестры.