- У каждого свой путь, - спокойно заметил Митта. - У сварогов свой. У вас, людей, свой. Кто знает, быть может, когда Милосердие будет освобождено, мы, свароги-горцы и звездные, как-нибудь сумеем вам помочь... Ведь мы разумны. А разумные должны помогать друг другу.

- Хорошо излагаешь, - не унимался Майер. - Только что-то я не заметил, чтобы вы, разумные, особо помогали друг дружке. По-моему, все как раз наоборот.

- Это оттого, что мы утратили Милосердие Бога, - терпеливо пояснил сварог. - А теперь должны его вернуть. С вашей помощью.

- И с божьей! - хохотнул Шнайдер.

- Не понял, - обернулся на ходу проводник.

- Я говорю, что уповать нужно не только на нашу, но и на божью помощь, разъяснил свою мысль Курт. Митта задумался и некоторое время шел молча.

- Нет, - промолвил он наконец. - Бог уже однажды оказал нам помощь, подарив свое Милосердие. Теперь мы сами обязаны обрести его вновь.

- Как же, "сами"! - съязвил Валерка Стихарь. - Нашими жизнями и автоматами - это теперь называется "сами"... Ловко устроились, нечего сказать!

- Да, сами, - упрямо подтвердил сварог. - Мы нашли вас и сделали вам предложение. Обстоятельства сложились таким образом, что вы не смогли отказаться. Так что в данном, случае вы, являетесь как бы орудием в наших руках, уж простите за такое сравнение.

- Да назови хоть горшком, только в печь не суй, - хмыкнул Вешняк.

- Это вам бог подарил свое Милосердие, - неожиданно прогудел Малышев, - а нам он ничего и никогда не дарил.

- Так что мы вполне можем рассчитывать на его помощь в нашем трудном деле! - подхватил Шнайдер. - А то как-то несправедливо получается.

- Бога нет, - авторитетно сказал Велга - ему, убежденному атеисту, не нравился этот разговор. - Бога нет, и тебе, Михаил, сей факт должен быть хорошо известен. Как не стыдно, в самом деле... Ты же учился в советской школе!

- Это у вас в России его нет, - вступился за бога Дитц. - А у нас в Германии очень даже есть.

- Знаем мы вашего бога, - криво усмехнулся Александр. - Маленький такой. С челкой. И усики щеточкой. Даже фамилию его настоящую знаем. Шикльгрубер, кажется?

- У нас Шикльгрубер. У вас - Джугашвили, - пожал плечами Хельмут, и свет факела оранжево блеснул на его плетеном погоне. - Признаться, не вижу разницы, если уж ты переводишь разговор на эту тему. Тем более что Сталин, насколько мне известно, тоже маленького роста и носит усы.

- Ты товарища Сталина... - начал было, закипая, Велга и... умолк. Ему неожиданно пришла в голову мысль, что этот высокий белобрысый саксонец, в сущности, прав. Он припомнил смутные, полные намеков и недомолвок, разговоры родителей о ежовщине, репрессиях, голоде в деревне... Да что разговоры! Он и сам на всю оставшуюся жизнь запомнил кошмарное и кровавое лето 41-го года, окружение, в которое попала их стрелковая дивизия под командованием недавнего командира батальона, тридцатилетнего Владимира Белякова, человека, несомненно, храброго, но, к сожалению, недалекого и малоопытного, погубившего в результате и себя, и дивизию.

Он был назначен комдивом в мае 41-го прямым приказом Сталина после того, как исчезли неведомо куда и безо всякого следа и прежний комдив - герой Гражданской войны, и начальник оперативного отдела дивизии, и ее же начштаба.

Отчего-то возникла перед глазами сцена из спектакля по пьесе Константина Симонова "Парень из нашего города", который ставили старшеклассники его школы перед самой войной, и зазвучала в ушах реплика главного героя: "Я признаю на карте мира только один цвет - красный".

Это были новые мысли, которые раньше просто не могли прийти ему в голову. В другое время, там, на Земле, Александр бы испугался и заставил себя думать, например, о футболе или о женщинах. Но здесь, за неизвестно какое количество световых лет от родной планеты и страны, такому страху не было места.

"Чем мы, в сущности, отличаемся от немцев? Они стремятся к мировому господству, мы мечтаем о мировой революции. Разве это не одно и то же? Фашизм приговаривает к уничтожению целые народы: евреев, славян, цыган. А мы... мы приговариваем к уничтожению только буржуазию. Ну и еще разных там ее пособников, саботажников, вредителей - врагов, в общем. Но это и понятно революция должна уметь защищаться. То есть получается, что мы не против какого-либо народа или народов, а против только эксплуатации человека человеком и, как следствие, против буржуазии. А что есть буржуазия? Правильно. Буржуазия есть класс. А класс, он везде одинаков - что в Америке, что в Германии. Ну, почти одинаков... Так меня, во всяком случае, учили, и я в это верю. Не-ет, не прав Хельмут. Парень он, конечно, хороший и отличный товарищ, но они все же там все, бедняги, оболванены геббельсовской пропагандой... Мы, советские люди, несем народам мира справедливость, свободу, равенство и братство. Бывают, конечно, и у нас перекосы, но от этого никуда не денешься никто и никогда за всю историю человечества не шел по нашему пути, а значит, возможны и ошибки. Фашизм же ошибок не признает и несет миру только одно смерть. Смерть и господство арийской расы над всеми другими. Не все, конечно, в Германии фашисты, и таких жалко. Вот Дитц, например, да и Майер, и Шнайдер..."

- Скажи, Хельмут, - обратился он к Дитцу, - ты член национал-социалистической партии?

- Нет, - покачал головой обер-лейтенант. - У нас во взводе нет нацистов. Да и в роте тоже. Пойми, Саша, мы - вермахт, а не СС, и воюем потому, что нам так приказали. А ты коммунист?

- Нет, - отчего-то смутился Велга, - только комсомолец. Я думал об этом, но все считал, что мне еще рановато вступать в партию, не заслужил. Хотя мне и предлагали.

- Не заслужил... - задумчиво повторил Дитц, внимательно и как-то оценивающе посмотрел на Александра и вдруг, улыбнувшись, хлопнул его по плечу. - И не вступай - мой тебе совет. Мне тоже предлагали. Но лучшая партия, как говаривал мой отец, это партия собственной головы и сердца - они никогда не обманут.

Отряд шел весь день.

Длину пройденного пути можно было только приблизительно определить по часам, потому что здесь, под землей, понятие "день" утрачивало свое прямое значение.

Они спускались вниз и поднимались вверх; сворачивали в неведомые боковые проходы и тоннели; ползли на четвереньках; протискивались боком; шли по колено и по пояс в ледяной и горячей воде; скользили по гладкой стекловидной поверхности какой-то вулканической породы. Оранжевый свет смоляных факелов плясал на причудливых сталагмитах и сталактитах, и Велгу порой посещала неуютная мысль о том, что с ними будет, если Митга, к примеру, заблудится.

Но проводник вел их уверенно, и до вечера они сделали остановку только один раз - поесть и перекурить.

Во время перекура один из молодых сварогов, с изумлением наблюдавший за людьми, пускающими изо рта клубы дыма, выразил желание попробовать самому. Петр Онищенко, благодушно усмехаясь, протянул ему самокрутку из крепчайшего самосада, и дело кончилось тем, что беднягу пришлось сначала приводить в чувство (он потерял сознание), а потом некоторое время поддерживать при движении с двух сторон - самостоятельно идти он не мог.