Дотащившись с ним до машины, он приподнял его и запихнул в багажник. Потом спустился в подвал, принес большой пластиковый мешок с лопатой и сунул то и другое на заднее сиденье машины. Улочка, на которой они жили, выглядела пустынной. Минуло десять вечера – большинство праздных зевак, должно быть, собрались на пляже в ожидании фейерверка. Надо было бы дождаться глубокой ночи и уж потом выезжать из города, но, с другой стороны, кто его узнает? Кто о нем вспомнит? В здешних краях он ни с кем не общался, в отличие от Шарлотты. По тротуару справа какая-то парочка шла, прогуливаясь, в сторону пляжа. Женщина, на его вкус, была слишком полновата и простовата, хотя как раз такие простушки возбуждали его, когда он был еще совсем юнцом; мужчина, который выглядел постарше, цеплялся за нее, как за спасательный круг.

Так, разглядывая их, он едва не сбил черную немецкую овчарку, замеревшую прямо посреди дороги в свете фар, однако он резко отрулил в сторону и вслед за тем свернул на улочку, где мерцал лишь приглушенно-красноватый неоновый огонек у двери в аптеку. Через сотню метров он выехал на широкую булыжную площадь, со всех сторон облепленную пивными террасами. Со второго этажа небольшого домика какой-то мужчина с голой грудью швырнул на улицу непогашенный окурок и захлопнул окно. В конце улицы виднелась темная полоса моря, похожая на широкий мазок гуашью. Послышались первые залпы фейерверка – небо мигом расцветилось красно-желто-синими вспышками…

Шарлотта и Мартин Бойд переехали в Хатэм-Коув восемь лет назад. Мартин работал в лондонском издательстве, а Шарлотта была художницей. Ее картины, пользовавшиеся определенной известностью, недавно выставлялись в художественной галерее в Ноттинг- Хилле. Раньше они снимали квартиру в Кенсингтоне, а эту купили потому, что Шарлотта родилась в Хатэм-Коуве. И прожила там, за городом, все детство и юность на большой ферме, принадлежавшей ее родителям. Ее отец, банкир на пенсии, уже пять лет как страдал рассеянным склерозом, и теперь мать нуждалась в ее помощи как никогда. Она была единственной дочерью, однако отношения в семье не ладились – Шарлотта довольно рано покинула отчий дом и поступила в школу изобразительных искусств в Лондоне. С тех пор она не общалась с родителями – слишком крепко замкнулась в собственной гордыне, но отчужденность и, главное, годы способствовали тому, что мало-помалу их связи наладились. Мать и дочь научились забывать все ничтожное и помнить только самое основное.

Мартин прибавил газу, не сводя глаз с белых линий дорожной разметки, тянувшихся вдоль побережья. В небе, справа, все еще догорали отсветы фейерверка. Как ни старался, он не мог забыть лицо Шарлотты – его выражение, когда незадолго до трагического момента она открыла дверь в их квартиру, держа в руке белую розу так, словно это было самое драгоценное из всех сокровищ, при том что на лице у нее играла улыбка, предназначенная явно не ему, пронизавшая его, точно лезвие.

Где-то через полчаса Мартин остановился у дороги, что вела к прибрежным отвесным скалам, и огляделся по сторонам, чтобы удостовериться, что поблизости ни души. Чуть поодаль – метрах в сорока вырисовывалась лесная опушка. Подъехать ближе к обрыву он не мог. Тело пришлось тащить. Он поднял глаза к небу, заметил мерцающие огоньки самолета над морем и подумал о его пассажирах, наверняка летевших в отпуска на континент. Не теряя из виду самолет, он представил себе, что мог бы одной лишь силой мысли его взорвать, уничтожить все планы этих людишек, изуродовать их тела, а окровавленные останки, вместе с железными обломками крылатой машины, рассеять дождем по залитым солнцем пляжам и морской глади.

Мартин открыл багажник, вытащил тело Шарлотты. Расстелил на земле пластиковый мешок и втиснул в него тело ногами вперед, потом сунул туда же лопату, застегнул его, подхватил тело за руки и потащил по сырой траве. Добравшись до опушки леса, он был вынужден приподнять тело за талию, чтобы оно не цеплялось за пни и толстые корни. Решив, что достаточно углубился в лес, он остановился на небольшой прогалине. Ветер с моря стегал по листве деревьев, и она стонала, точно под ударами тысяч прутьев стального дождя.

Надо было копать. Земля оказалась довольно рыхлая – лопата вонзалась в нее легко. Когда яма показалась ему достаточно глубокой, он присел на корточки, раскрыл мешок и сорвал с Шарлотты одежду. Другие тела, когда их обнаружили, были совершенно голые – выбора у него не было. Он провел кончиками пальцев по ее бедрам, удивившись, что кожа стала такая холодная, а плоть такая жесткая, – словом, безжизненная. Он с отвращением отдернул руку и припал спиной к здоровенному дубу, иссеченному у него над головой полосками лунного света, пробивавшегося сквозь ветки деревьев. Немного поодаль послышался хруст. Мартин вздрогнул и посветил в ту сторону карманным фонариком – но ничего не разглядел: электрический свет не смог пробить мрак, застывший меж стволов деревьев. Он подошел поближе к тому месту, откуда донесся шум, – и опять услышал, как на земле что-то хрустнуло, как будто кто-то метнулся прочь. Какой-нибудь зверек, подумал он.

Он опустился на землю напротив тела и долго просидел так, не шелохнувшись. Его лицо не выдавало никаких переживаний – сильным толчком ноги он спихнул тело в яму и увидел, словно в замедленной съемке, как рука Шарлотты ударилась о край ямы и исчезла в ее глубине. Вслед за тем он начал забрасывать труп черной жирной землей. Покончив с этим делом, он подобрал мешок с одеждой Шарлотты, огляделся, проверяя, не забыл ли чего, потом развернулся и направился к прибрежным скалам.

Ориентировался он без особого труда – и шел все быстрее, выставив вперед руки, чтобы ветки не хлестали по лицу. Выбравшись на опушку, он вдруг остановился: ему показалось, что вдалеке, между деревьями, маячит бледная тень, невесомая, точно вуаль, – как будто дух Шарлотты, высвободившийся из тела, стремился выбраться из этого леса. А может, она сама искала его, гналась за ним без устали, чтобы забрать с собой. Он бросил лопату, мешок и одежду в багажник, потом направился к краю скалы и прикурил сигарету, прикрывая пламя зажигалки руками. Ночное небо вдали казалось чернее обычного. Вернувшись к машине, он почувствовал, как вдруг закружилась голова, и оперся рукой на стекло. Весь день у него маковой росинки во рту не было – и сил не осталось совсем. Ему нужно прилечь, передохнуть минут десять и уж потом садиться за руль. Его разбудил шум дождя, барабанившего по крыше. Было уже за два часа ночи. Мартин представить себе не мог, что проспал так долго. Но он так устал, что боялся снова пуститься в дорогу, – все, что ему хотелось, так это еще немного отдохнуть и больше ни о чем не думать. Он завернулся в пальто, послужившее ему одеялом, и снова забылся сном, согретый, точно в коконе, на заднем сиденье машины.

Безликие здания погружались в бездну неба, местами окрашенного в багрянец и тут и там загроможденного непомерно набухшими грозовыми тучами, готовыми вот-вот взорваться. Мартин прижался к грязной кирпичной стене и оглядел соседнюю улицу. Ему не следовало быть здесь. И все же он должен был знать правду. Шарлотта стояла у массивной металлической двери вместе с каким-то юнцом-блондином. Опираясь на его плечо, она слегка наклонилась, чтобы поправить туфлю на каблуке. Дверь открыла тучная чернокожая женщина в синем платье в блестках – при виде пары она отвесила им чудной поклон и пригласила в дом. Мартин перешел улицу и заметил посреди тротуара черную, под цвет неба немецкую овчарку, не сводившую с него глаз. Он вошел в то же здание. Коридор был обклеен пурпурными обоями, тут и там из-за перегородок доносились глухие постукивания.