в политическом, военном и экономическом отношении. Что касается Франции, я был убежден в ее лояльности. Могу прибавить, что я был призван защищать это положение не только против графа Витте, но и группы русских дипломатов, которые с надеждой взирали на сближение России с Германией и среди которых фигурировали такие имена, как барон Розен, русский посланник в Лиссабоне, Боткин, пользовавшийся большим расположением при дворе, и др. Мой последний разговор с графом Витте имел место за несколько месяцев до начала Великой войны.

Когда граф Витте уступил свое место главы русского правительства Горемыкину, было совершенно ясно, что он не расположен к новому кабинету. Николай II, так же как и его новые министры не могли быть безразличны графу Витте, и в его должности члена Государственного совета или верхней палаты граф Витте, автор Манифеста 17 (30) октября, неизбежно становился лидером либеральной партии в этом учреждении, объединившем вокруг себя врагов бюрократического кабинета Горемыкина. Это было бы вполне естественно, и все были весьма удивлены, когда он отказался от этой роли и присоединился к реакционной группе в Государственном совете, во главе которой стоял его прежний коллега и противник Дурново. Он принадлежал к ней, несмотря на все события, которые сопровождали открытие Думы, и в последние годы жизни его деятельность была настолько непонятна, что становилось возможным сомневаться в его умственных способностях. Следует отметить, что он счел для себя возможным прибегать к помощи Распутина в надежде восстановить расположение царя и быть призванным к власти. Я с трудом поверил бы этому, но вспоминаю замечание, сделанное им во время разговора со мною в Париже в эпоху Балканской войны, когда он заявил, что, если Россия не была втянута в войну, это произошло не из-за каких-либо усилий М. Сазонова, политику которого он яростно критиковал, но благодаря влиянию, оказанному Распутиным на императора; и я вспоминаю, как был удивлен в то время слышать столь странное утверждение с его стороны. Несмотря на то что мне самому было тяжело прийти к такому заключению, я, не колеблясь, приписываю его перемену мотивам личного честолюбия. Привыкший в течение 15 лет к власти, объем которой я выше описал, граф Витте оказался неспособным примириться с потерей своего официального положения, и вся настойчивость его громадной воли была направлена к одной цели — восстановить свой прежний престиж. Зная склонность императора и тех, которые пользовались его расположением, он решил, что наиболее верным путем к достижению цели будет предоставление себя на службу реакционной партии. Таким образом, покинув ту роль, в которой оказал столь блестящую услугу своей стране, он превратился в последователя таких людей, как Дурново, Штюрмер и другие реакционные лидеры, потеряв благодаря этому уважение со стороны либералов и не выиграв ни расположения императора, ни доверия со стороны реакционной партии. Это было печальное зрелище — видеть его одаренность и прозорливость как государственного деятеля подчиненными тщетной мечте о восстановлении былого положения в официальном мире. Чтобы достигнуть этой цели, он не поколебался использовать свое положение министра финансов, и ни для кого не секрет, что, желая открыть двери известных салонов Петербурга, он воспользовался золотым ключом в форме займа, и государство вынуждено было подвергнуться благодаря этому значительным финансовым тяготам.

Враги графа Витте обвиняют его в продажности и указывают факты, подтверждающие их обвинение, но я никогда не считал их заслуживающими доверия. Он всегда казался мне добивающимся скорее достижения почетного поста, чем денег. Несомненно, что, потеряв власть, он мог бы достичь большого богатства, конечно не желая лишиться возможности вернуться к власти, он отклонял предложения, которые делались ему солидными финансовыми учреждениями России, предоставлявшими ему блестящее положение с финансовой точки зрения, но это неизбежно вызвало бы его отставку, как члена Государственного совета по назначению, в качестве которого он имел доступ ко двору и принадлежал к официальным кругам.

Факты, сообщенные мною на предыдущих страницах, подкрепляют мое утверждение, что характер графа Витте не всегда соответствовал его интеллектуальной одаренности. Но в то же время он обладал некоторыми чертами, которые были чрезвычайно симпатичны и притягательны. Он был верным и преданным другом и вызывал взамен горячую привязанность. Его преданность памяти императора Александра III, которая была весьма значительна, распространилась и на государя, который отмечал его своей благосклонностью и пожаловал ему высокий титул. Он умел ненавидеть и являлся страшным врагом для своих противников.

Наиболее трогательной чертой его была привязанность к семье; было трогательно видеть этого гиганта, который привык добиваться исполнения самых капризных своих требований, превратившегося в раба перед маленьким внуком и оказывавшего ему нежную заботу. И когда он с такой настойчивостью стремился к сохранению власти, не думал ли он о том, чтобы создать наиболее блестящее положение для своей жены и дочери, которых он так страстно любил?

Мои личные отношения с графом Витте не были никогда близкими, как я уже говорил, и в течение долгого времени его позиция по отношению ко мне была враждебной, возможно, потому, что он опасался, что мое влияние в государственных делах будет направлено против него.

Доктор Диллон отмечает в своей книге, что граф Витте боролся против моего назначения на пост министра иностранных дел после смерти графа Муравьева. Предубежденный против моего независимого характера, он убеждал императора назначить графа Ламсдорфа, который был известен ему как человек весьма податливый, что делало его полным хозяином в вопросах иностранной политики. Доктор Диллон прибавляет, что граф Витте совершил ошибку, так как именно благодаря моему независимому характеру я имел бы возможность помочь ему значительно больше, чем мог сделать это граф Ламсдорф, сопротивляясь образованию за моей спиной тайного правительства, составленного из авантюристов, и настаивая перед императором на отставке Безобразова и его друзей.

Так как доктор Диллон говорил об этом с самим графом Витте и ввиду того, что это совпадает с тем, что я слышал из других источников, имею все основания верить этому.

Он не ошибался в этом отношении, так как, конечно, он нашел бы во мне соратника по борьбе с корейской авантюрой, который сопротивлялся бы ей в самой энергичной форме вместе того, чтобы следовать нелепой доктрине графа Ламсдорфа о слепом повиновении своему государю.

Я не вполне уверен, что мне удалось без гнева и пристрастия нарисовать портрет графа Витте. Его характерные черты чрезвычайно сложны и варьируют между проявлениями действительного величия и неожиданной слабости, но со всеми его недостатками это был один из величайших государственных деятелей.

Обращаясь теперь от графа Витте к графу Ламсдорфу, министру иностранных дел с 1900 по 1906 год, легко заметить абсолютную