И комиссар признался:

— Нет!

— Со мною, да?

— С вами или с вашей женой.

— А где она?

— Кажется, еще спит и ничего не знает.

Адвокат нахмурился. Он прилагал неимоверные усилия, чтобы сосредоточиться.

— Значит, она еще не выходила?

— По словам Фердинанда — нет.

— Фердинанд ведь не бывает на той половине.

— Знаю. Сейчас, видимо, допрашивают Лизу.

Вдруг Парандон заволновался, словно от какой-то мучительной мысли.

— Но раз жена не выходила, значит, вы арестуете меня?

Неужели он понял, что убийца — мадам Парандон?

— Скажите, вы арестуете меня?

Парандон встал, выпил глоток арманьяка и вытер лоб ладонью.

— Ничего не понимаю, Мегрэ!

И тут же спохватился:

— Ох, простите, мосье Мегрэ!.. Разве к нам приходил кто-нибудь посторонний?

Постепенно он приходил в себя, глаза оживились.

— Никто. Один из моих людей провел ночь в доме, другой сменил его утром в восемь часов.

— Нужно будет перечесть письма, — тихо сказал адвокат.

— Вчера вечером я читал их много раз.

— Во всем этом есть какая-то нескладица. Будто события вдруг стали разворачиваться совершенно непредвиденно…

Он снова сел, а Мегрэ задумался над его словами. И у него также, когда он узнал о смерти мадемуазель Ваг, возникло ощущение, что произошла какая-то ошибка.

— Вы знаете, она была очень… очень предана…

— Более, чем предана, — уточнил комиссар.

— Вы думаете?

— Вчера она говорила о вас с подлинной любовью. - Маленький человечек недоверчиво вытаращил глаза, словно не мог допустить, что внушил подобное чувство.

— Пока вы тут принимали двух судовладельцев, я долго беседовал с ней.

— Да, знаю. Она мне сказала… А где же документы?

— Они были у Бода, когда он обнаружил убийство и, потеряв голову, бросился бежать оттуда… Они помяты…

— Это очень важные материалы. На клиентах не должно отразиться то, что произошло в моем доме…

— Можно задать вам один вопрос, мосье Парандон?

— Я жду этого с той самой минуты, как вы явились ко мне. Разумеется, ваш долг велит вам спросить меня и даже — не верить мне на слово… Нет, я не убивал мадемуазель Ваг. Есть слова, которые я почти никогда не произносил — исключил их из своего лексикона. И вот сегодня я скажу одно такое слово, потому что только оно выражает истину, которую я только сейчас открыл, — я любил ее, мосье Мегрэ.

Он говорил спокойно, и впечатление от этого еще усиливалось.

Дальше у него пошло легче:

— Мне показалось, что у меня к ней просто привязанность и, кроме того — физическое влечение… Я даже стыдился этого — ведь она почти ровесница моей дочери… У Антуанетты…

Впервые Мегрэ услышал имя мадемуазель Ваг.

— …у нее была такая… как бы это сказать. Такая непосредственность… которая меня ободряла… А она приносила ее извне… как подарок… как свежие цветы…

— Вам известно, каким оружием совершено преступление?

— Ножом?

— Не совсем. Чем-то вроде скребка для соскабливания помарок с документов. Я заметил его еще вчера на столе у мадемуазель Ваг, и меня удивила странная форма — длинное и очень тонкое лезвие…

— Он, как и все канцелярские принадлежности, от Романа.

— Это вы его купили?

— Конечно, нет. Должно быть, она.

— Мадемуазель Ваг сидела у себя за столом и, наверно, просматривала бумаги. Часть из них она отдала Боду на сверку.

Парандон, казалось, вовсе не держался настороже, не опасался ловушки. Он внимательно слушал и, видимо, удивлялся, что Мегрэ придает значение таким подробностям.

— Тот, кто ее убил, знал, что этот, нож лежит на столе, иначе он захватил бы с собой оружие.

— А откуда вы знаете, что он не был вооружен и что он не переменил намерения уже на месте?

— Мадемуазель Ваг видела, как он взял нож, и не испугалась, не вскочила с места… Она продолжала работать, хотя убийца стоял у нее за спиной.

Парандон раздумывал, мысленно воспроизводя описанную комиссаром сцену; ему помогало в этом точное мышление опытного юриста.

Теперь в нем не осталось никакой вялости. Пусть недомерок — раз уж повелось насмехаться над людьми, не вышедшими ростом, но — человек недюжинного ума.

— Боюсь, что вам все же придется арестовать меня к концу дня, — вдруг заявил он.

В его словах не было никакой иронии. Просто человек взвесил все за и против и пришел к определенному выводу.

— Да, это даст возможность моему защитнику прибегнуть к статье шестьдесят четвертой, — добавил он на этот раз с нескрываемым сарказмом.

Мегрэ снова растерялся. И его растерянность еще усилилась, когда открылась дверь, ведущая в большую гостиную, и на пороге появилась мадам Парандон — непричесанная, ненакрашенная и в том же голубом пеньюаре, что и вчера. Она держалась очень прямо, но тем не менее выглядела гораздо старше своих лет.

— Простите за беспокойство.

Она говорила так, словно у них в квартире ничего не случилось.

— Я полагаю, комиссар, что вы не дадите мне поговорить с мужем наедине? Правда, это с нами не часто бывает, но, принимая во внимание обстоятельства…

— В данный момент я могу разрешить разговор лишь в моем присутствии.

Она не входила в кабинет и продолжала стоять на Пороге, на фоне залитой солнцем гостиной. Мужчины тоже встали.

— Отлично. Вы делаете свое дело.

Она затянулась папиросой, которую держала в руке, и нерешительно перевела взгляд с одного на другого.

— Прежде всего, разрешите спросить, мосье Мегрэ, приняли ли вы какие-нибудь решения?

— По поводу чего?

— Разумеется, по поводу утреннего события. Я только что узнала о нем и подумала, что вы кого-нибудь арестуете.

— Я еще не пришел к какому-либо заключению.

— Ах, так… А то скоро вернутся дети, и лучше бы выяснить все это до их прихода… Скажи, Эмиль, это ты убил?

Мегрэ не поверил своим ушам… Супруги стояли на расстоянии трех метров друг против друга, лица у них были напряжены, глаза смотрели жестко.

— Как ты смеешь спрашивать…

У Парандона перехватило дыхание, он яростно сжал кулачки.

— Только без сцен! Отвечай: да или нет?

Выйдя из себя, что с ним, наверно, не часто случалось, адвокат поднял руки, словно проклиная ее, и крикнул: