турецкого города. Куда ни взгляни — торчат минареты мечетей. На грязной мостовой низкие столики кофеен. Здесь, кто посостоятельней, коротает время за чашечками черного кофе. И среди прохожих Витя всюду натыкался на мальчиков, зарабатывающих себе на хлеб: мальчики-носильщики на вокзале, мальчики, готовые за несколько курушей поднести тяжеленные корзины с продуктами с базара хоть на край города, мальчики — уличные продавцы бубликов, конфет, лимонов.

— Как ты думаешь, он пробовал эти конфеты?

Вопрос был задан ему, и Витя поднял голову. Рядом стоял рослый человек. Он назвал себя:

— Меня зовут Фахри Эрдинч. Я писатель. Сейчас мы узнаем. Вот послушай. — Он направился к тому месту, где мальчонка лет шести продавал конфеты, и спросил:

— Какие у тебя конфеты: шоколадные или лимонные?

— Не знаю, — ответил мальчик, — я их никогда не ел.

— А сколько стоит конфета?

— Пять курушей!

Эрдинч достал деньги и протянул мальчику пять курушей.

— А конфетку возьми себе, — сказал Эрдинч и отошел к Вите. Витя видел, как мальчик взял в руки конфету, посмотрел на нее и... положил назад в коробку.

— Видишь, — обратился к Вите Эрдинч, — он сказал правду. Он никогда не ел этих конфет: ему важнее принести домой матери на пять курушей больше.

Потом они вдруг оказались на табачной фабрике. Среди рабочих было немало мальчиков и девочек. Витю поразил их вид: обтянутые кожей скелеты и старческие сморщенные личики. Ребятишек шатало от усталости и голода.

Витя наклонился и сказал одному из таких мальчиков:

— Ты бы пошел домой.

— Ну да! Мне же здесь платят шестьдесят курушей в день, — ответил тот испуганным шепотом. — Это же целый килограмм хлеба.

— Но ты же очень устал.

— Попробуй поработай двенадцать часов каждый день…

Витя хотел ответить, но на плечо ему опустилась цепкая и тяжелая рука усатого полицейского:

— Ты что тут выспрашиваешь? Большевистский разведчик? А ну, за мной!

И он оказался в тюремной камере. На полу сидели четверо мальчишек. Витя спросил у одного:

— Вы за что сюда попали?

Тот не ответил. Витя решил, что мальчишка не хочет отвечать, не доверяя ему. И уже хотел было сказать, что он сам советский пионер, когда другой парнишка пояснил:

— Ты не обижайся: он у нас глухой. А мы здесь на зиму.

— Как это «на зиму»?

— Ха! Ты уж не сын ли паши́, что не понимаешь таких вещей? Попробуй заработай зимой на хлеб! А дома и малышам-то не хватает. Вот наш глухой и предложил этот план. Мы пошли в богатую лавку и на виду у всех цапнули туфли… И вот мы здесь. Каждый день дают хлеб, похлебку. Хорошо!

— Вам не хочется на волю, побегать, поиграть? Вы не скучаете без родителей? — удивился Витя.

Лица у собеседников стали сумрачными, грустными. Ничего не ответив, мальчики отвернулись от Вити, затянув грустную песню.

Витя вспомнил, что он читал о такой же истории в какой-то газете.

Потом подумал, что в тюрьме они могли услышать о разных преступлениях. И если при них кто-нибудь заговорит о девочке, брошенной в океан, чтобы они немедленно об этом сообщили ему, Вите Череменцеву.

Только хотел сказать об этом ребятам, но они уже исчезли, и он почувствовал, что ползет в какой-то трубе. Было очень тесно и больно, сдавливало плечи, словно тисками. Кто-то полз впереди и подбадривал тонким голоском. Наконец впереди забрезжил свет. Ползти стало трудней: труба вела в гору. Когда Витя почувствовал себя совершенно обессиленным, его вытащили на землю, и он увидел, что выбрался из канализационного люка. Рядом стоял тощий, как гвоздь, мальчик лет десяти и снимал с себя отрепья.

Витя обнаружил, что и на нем такие же отрепья, а в руках щетка. Мальчик, крикнул ему:

— Снимай, снимай — нужно постирать теперь это.

— Где я? — спросил Витя.

— Как где? В городе Зенжан в государстве Иран, или, как пишут в арабских сказках «Тысяча и одна ночь», которые ты недавно читал, в царстве персидского шаха.

Только тут Витя обнаружил, что они действительно говорят на персидском языке.

— А как ты попал в трубу? — спросил он у мальчика.

— Работал! Я же чистильщик канализационных труб. Мне повезло: видишь, какой я тонкий, какие у меня узкие плечи… Других мальчишек не взяли… Меня зовут Хусейн… А сколько тебе платит хозяин?

Витя объяснил, что он попал в трубу случайно, и рассказал ему о Терри.

Хусейн сделал предположение, что, может быть, ее продали какому-нибудь купцу в жены, а ей удалось удрать. Когда Витя сказал, что это чепуха, Хусейн объяснил: у них все богатые люди покупают себе жен.

Витя стал ему, в свою очередь, объяснять, что Терри еще учится в школе. Хусейн не дал ему договорить:

— Что? Она училась в школе? Так она дочь большого богача! Почему тогда ты волнуешься: тут и сама полиция быстро разберется…

Все попытки Вити уверить Хусейна, что Терри не дочь капиталиста, успеха не имели. Мальчишка твердил:

— Думаешь, я не хотел идти в школу? Я так хотел учиться! Но мой отец только рабочий спичечной фабрики: он варит серу. А за ученье надо платить, и очень дорого…

Невдалеке, за высоким забором, слышались глухие, гневно звучавшие голоса. Хусейн толкнул Витю, показал: не замечая их, впереди крался какой-то тип. Вот он прильнул к забору ухом и замер, стоя спиной к мальчикам.

— Это шпик, — прошептал Хусейн. — Я его знаю, он живет недалеко от нашего квартала.

Хусейн поманил за собой Витю. Оба припали глазами к щели в заборе, и Витя увидел участок двора. За штабелями досок сидели бедно одетые люди с мужественными лицами. Они слушали товарища.

— Сегодня мы собрались, чтобы почтить память нашего товарища Хосрова Рузбеха, — говорил он приглушенным голосом, но Витя все разбирал, как будто он читал, а не слушал. — Хосров Рузбех был настоящим коммунистом. Правители нашей страны угрожают смертью каждому, кто станет коммунистом. Они схватили нашего Хосрова и устроили над ним суд. Помните, как он говорил о положении наших детей, что если уж генерал-губернатор Кермана прямо заявил, что в стране есть много детей, которые бродяжничают в поисках пищи и, как козлята, перебиваются травкой, то «его благословенное величество» не может считать, что народ живет в довольстве и благополучии!

Хосров Рузбех говорил, что такое положение не только в Иране. Зная, что