Но внезапно повстречала незнакомца».

И тогда бы я ответил: «Дорогая,

Ну какая тебе разница, скажи мне,

Кто там ходит по опушке за калиткой,

Если крепко спит мой пес напротив дома?»

Но сказала бы я: «Джон, послушай, милый,

Незнакомец этот в куртке и без шляпы,

По плечам его безбожно вьются кудри,

А глаза его зеленые, как листья».

Я хочу, чтоб меня звали Джон и Мэри, —

Я почувствовал бы легкую досаду:

У меня глаза, как небо, голубые,

А у Мэри, точно небо, голубые.

У меня не вьются волосы, конечно,

И конечно, не хожу я в лес без шляпы,

И ответил я бы так: «Послушай, Мэри,

Не ходила б ты по лесу, дорогая!

Я не знаю, кто там ходит за опушкой,

Я сегодня же пойду туда с собакой.

Я сегодня же возьму с собой дубинку

И ружье. И не волнуйся, дорогая.

Я вернусь совсем не поздно, прямо к чаю,

Прямо к чаю я вернусь, ты слышишь, Мэри?

Ты же можешь вышивать пока в гостиной

Или печь пирог с черникой и корицей».

Я хочу, чтоб меня звали Джон и Мэри, — Я тогда скорей бы Джона проводила

И дала ему с собою бутерброды,

Термос кофе и большой пакет печенья.

И рукою бы подольше помахала,

У окна печально стоя, как невеста,

А потом бы быстро—быстро побежала

Отпереть калитку ту, что в лес выходит.

И впустила бы скорее незнакомца.

Терпеливо ожидавшего мгновенья.

Чтоб войти в мой чистый дом почти беззвучно,

На ходу снимая куртку без застежек.

По плечам его безбожно вьются кудри.

А глаза его зеленые, как листья.

У меня глаза, как небо, голубые.

И у Джона точно небо голубые.

Я хочу, чтоб меня звали Джон и Мэри, — Незнакомец бы ушел от нас до чая,

Ну а к чаю бы, конечно, Джон вернулся,

Джон ни разу не нарушил обещаний.

Я сказала бы: «Готов пирог с черникой!» — И на стол пирог поставила бы быстро,

И уселся бы мой Джои удобно и кресло,

И курил бы в нем, в окно спокойно глядя.

Я хочу, чтоб меня звали Джон и Мэри, — Я сказал бы: «Не нашел я незнакомца!

Ты, наверное, любимая, ошиблась:

Не растет у нас в лесу зеленоглазых!

Я искал его везде, и даже больше,

И собаку я пускал ему но следу,

Но собака не хотела потрудиться

И все время поворачивала к дому».

«Не бывает, не бывает, не бывает», —

Я кивала бы в ответ бездумно Джону,

А по лесу в это время незнакомец

Быстро шел бы, сапогом пиная листья.

Я хочу, чтоб меня звали Джон и Мэри,

Хоть, по правде, я, конечно, незнакомец,

Что идет сейчас но лесу, чуть шатаясь,

Головой кудрявой ветки задевая.

Я иду себе по лесу, чуть шатаясь,

Головой кудрявой ветки я тревожу,

Ни о чем не в силах думать, кроме неги,

Из которой выход есть, но он — далече.

И когда в кустах щелчок раздастся резкий,

Упаду я, не заметив расстоянья,

И зеленые глаза мои закрою,

И тихонечко скажу себе «спасибо».

Я лежу себе в траве среди деревьев—Мне печально, мне удобно, мне спокойно.

Я иду себе домой, позвав собаку, — Мне довольно, мне удачно, мне спокойно.

Я сижу себе в гостиной после чая—Мне уютно, мне печально, мне спокойно.

Я хочу, чтоб меня звали Джон и Мэри,

А то что это это за имя — Незнакомец?

«Я хочу, чтоб меня звали Джон и Мэри» — мурлычу я из окна автобуса сам себе под нос и еду, еду. «Я хочу, чтоб меня звали Джон и Мэри». Странная песенка. Детская. Но зато точно про меня. Не помню, где я ее слышал, наверное, слышал где—то. Там еще дальше вроде бы даже какой—то сюжет, но я не запомнил слов, мне запомнилась только первая строчка. «Я хочу, чтоб меня звали Джон и Мэри». Хочу.

Головы деревьев в непогоду похожи на растрепанные женские волосы, ласкаемые ветром. Вы никогда не замечали, что головы деревьев, гнущихся под ветром, похожи на растрепанные и яростно ласкаемые ветром женские волосы? Я еду в автобусе по улице засаженной с двух сторон то ли ивами, то ли липами, в общем, какие—то длинные ветви, длинные—длинные и ветер изо всех сил треплет их сильным дыханьем. Я смотрю на склоняющиеся ко мне головы растрепанных деревьев и думаю о том, что по улице идет девушка в ярко—красной куртке.

По улице идет девушка в ярко—красной куртке. Куртка переливается красным цветом, она не просто красная, а какая—то нахально красная, вызывающе—красная, очень красная, краснее всего на этой улице. Я еду в автобусе, надо мной и автобусом изо всех сил гнут лохматые головы зеленые ивы, а может быть, липы, их зеленые волосы развеваются ветром, а по улице идет девушка в ярко—красной куртке. Я смотрю на девушку и не могу перестать смотреть. Автобус едет небыстро, а девушка идет изо всех сил, она спешит, и поэтому ярко—красная куртка спешит среди зеленых волос деревьев одновременно с моим автобусом — я смотрю на девушку и понимаю, что она — это я.

Она — это я, потому что для меня это единственный способ не расставаться с ней сейчас навсегда. Если она — это не я, значит, мы сейчас разминемся, она уйдет, исчезнет среди деревьев и ее ярко—красная куртка достанется вовсе не мне. На это я пойти не могу, а у меня меня никогда не было такой красной куртки. У меня меня никогда не было такой красной куртки, а у нее — есть, поэтому она — это я. «Я хочу, чтоб меня звали Джон и Мэри» — напеваю я себе под нос и спешу, в своей красной куртке вниз по улице вдоль деревьев. Куда я иду?

Куда я иду, напевая в своей красной куртке? Ну куда? К мужику, конечно, куда еще ходят в таких красных куртках. Я иду к мужику и предвкушаю, как сейчас закачу ему скандал. Почему? А разве нужна причина? На мне надета ярко—красная куртка, и в руке у меня сумка, которой я размахиваю, как флагом «Веселый Роджер». Сейчас я ворвусь к моему мужику и закачу ему скандал. Потому, например, что вчера он сообщил мне, что работает допоздна, а тем временем моя подруга видела его в кино. С бабой. Да—да, в кино. Да—да, с бабой. Я одеваю ярко—красную куртку и иду напевая.